Машина считала, что представлять человечество при первой встрече с чужой и более развитой цивилизацией должен человек очень молодой. В этом есть своя логика. Разрыв в уровне цивилизаций мог оказаться настолько значительным, что переставало играть роль, чуть больше или чуть меньше знаний и опыта будет у астронавта.
Но, повторяю, я не берусь обосновывать выбор машины. Для меня важно другое. Если молодость — главное (в данном случае) качество Зороха, то многое становится понятным.
Два первых планера погибли. Будь на месте Зороха опытный космический ас, он удвоил бы осторожность. У Зороха удвоилась смелость — он был молод.
Такой смелости нет оправдания, в ней нет смысла, если… если не допустить, что со стороны смотрел некто, впервые видящий человека. Этот «некто» не боялся каменной бури. Зорох тоже не захотел отступать перед бурей. Мальчишество! Но Зорох, в сущности, и был мальчишкой.
В ту короткую ночь на чужой планете Зороху было тяжело. Астронавтика не знает подобных случаев: штурму планет обычно предшествует систематическая групповая разведка. Зорох был один. Три года, которые он провел на корабле, — тоже одиночество, но совсем иное. Корабль тесен и обжит; кажется, что за его пределами есть только пустота. Россыпь бесконечно отдаленных звездных огней — это воспринимается умом, а не сердцем. В кабине корабля свои масштабы: большой человек в окружении сильных и послушных машин, а где-то там, в глубине обзорных экранов, маленькие миры… Еще за час до спуска на Химеру Зорох мог одним взглядом охватить всю планету. Когда же он, опустившись на горную площадку, открыл люк планера, все изменилось. Мир приобрел иные масштабы, и в этих масштабах человек стал лишь крохотной частицей, затерянной среди исполинских гор. А потом, утверждая новые масштабы мира, началась каменная буря.
Машину, выбравшую Зороха, построили люди. Понятно, что такая машина могла поставить знак равенства между молодостью и смелостью. Мне хочется подчеркнуть другое: машина, видимо, вкладывала в понятие «смелость» нечто большее, чем преодоление страха перед опасностью. Когда рушатся горы — это страшно, однако во сто крат страшнее, когда рушатся привычные, казавшиеся незыблемыми представления.
Машина (теперь я твердо в этом уверен) считала, что при встрече с чужой разумной жизнью такое потрясение неизбежно. Поэтому она выбрала самого молодого астронавта. Она рассчитывала на смелость иного, высшего порядка, а Зорох начал просто с нерасчетливо смелого жеста…
Я не хочу никого убеждать: это мое рабочее предположение, и только. Но, откровенно говоря, я рад, что Встреча (я привык обозначать это событие одним словом) началась так. Лучше, чтобы тот, кто впервые встретит человека, увидел его смелость, а не его осторожность.
Расшифровывая сообщение Зороха, я много думал о Встрече. Вся стратегия расшифровки основывалась на том, чтобы сначала понять, как произошла Встреча.
Я не пользовался, как обычно, информацией, отбираемой машинами. Все, что когда-либо писали о предполагаемой Встрече, я прочел сам. Фантастика, гипотезы, отчеты о дискуссиях, исследования астробиологов — я читал все, хотя на это ушло много времени.
Не помню уже, когда в нагромождении фактов и контрфактов, догадок и контрдогадок появилось что-то похожее на систему.
Сейчас я могу сформулировать свою мысль достаточно четко: предположение о Встрече тем ближе к истине, чем дальше мы уходим от геоцентрических позиций.
Когда-то Земля представлялась центром Вселенной, и человек считался единственным разумным существом — не было даже самой проблемы Встречи. С развитием науки люди поняли, каково в действительности место, занимаемое Землей в безграничной Вселенной. Но такова уж инерция мышления — мы все еще думаем, что к нам должны прилететь, нас должны искать, нам должны посылать сигналы…
Мы знаем, что Земля — не центр мира. И все-таки мы хотим оставить себе (здесь-то проявляется инерция мышления) если и не главную, то равную роль. На этом построены все гипотезы. В идеале нам видится Великое Кольцо миров, соединенных радио-или оптической связью. В расчете на это мы планируем исследования — от первого радиопоиска по проекту ОЗМА до строительства Большого Солнечного Излучателя на Меркурии.
Почему же нам не удалось поймать сигналы чужих цивилизаций?
Самый естественный ответ: их нет, этих сигналов. Цивилизации есть, возможность посылать сигналы у них тоже есть, но они заняты другими делами.
Эту предельно простую мысль заглушают остатки геоцентристских представлений; как так, ведь мы ищем, мы прикладываем к этому все усилия, значит, и нас должны искать…
Тусклое красноватое солнце поднималось над горизонтом, когда Зорох опустил планер на невысоком холме у самой границы Круга.
Граница отчетливо просматривается на восстановленных снимках. Вдоль нее стелется бурый дым: какая-то сила не пускает его в пределы Круга. Зорох сделал два удивительных снимка: узкий лавовый поток доходит до границы, резко сворачивает и течет вспять — снизу вверх.
Круг имел непроницаемые границы, и все-таки Зорох нисколько не сомневался, что его пропустят: на планере смонтировано колесное шасси, рассчитанное на движение по гладкой поверхности Круга. Казалось бы, что стоит сначала проверить: пойти и самому перешагнуть через границу. Столкновение планера с незримым ограждением Круга могло привести к катастрофе. Но Зорох забрался в планер, и машина медленно (колеса вязли в пепле) пошла к Кругу.
Телепередатчик Зорох оставил у границы. Сделал он это не из предосторожности, а только для того, чтобы со стороны зафиксировать въезд в пределы Круга. Снимки сильно испорчены, но все-таки можно разглядеть, как тяжелый планер, раскачиваясь, катится с холма вниз.
Планер беспрепятственно, даже с некоторой торжественностью пересек границу. Потом Зорох остановил машину и вернулся за телепередатчиком. Он укрепил камеру передатчика на планере, под крылом, и она начала делать снимки с интервалами в пять секунд.
Круг мог оказаться каким-то естественным образованием. Вначале я не исключал такой возможности. Но, изучая первые снимки, сделанные в пределах Круга, я понял, что Круг — это сложная машина, созданная высокоразвитой цивилизацией.
Впрочем, Зорох ни разу не говорит «машина». Он называет это «Порт Каменных Бурь». И тут же поясняет, что Порт похож на стеклянное плато. Бегло, очень бегло рассказывает об этом Зорох!.. А на снимках Порт Каменных Бурь кажется металлическим. Один снимок удалось реставрировать почти полностью: до горизонта простирается идеально ровная поверхность, матово отсвечивающая в косых лучах красного солнца. Зорох, однако, говорит, что поверхность Порта прозрачна. Там, в зеленоватой глубине, что-то непрерывно перемещалось, всплывали и таяли призрачные, мерцающие тени…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
