№ 7, июль 1999 года
Записки заложника
1Фильм Станислава Говорухина «Ворошиловский стрелок», который послужил для этих заметок только поводом, своего рода последней каплей и никак в дальнейшем анализироваться не будет, навел меня на грустные мысли о собственном будущем. Впору вешать на лоб югославский «target», которым не так давно щеголяла белградская молодежь. Я отлично понимаю — и это не самомнение, не большие глаза страха, — что мишенью номер один для ворошиловского стрелка являюсь я. Не лично, не в силу своих исключительных заслуг перед антинародным режимом, но в силу принадлежности к одной вечно виноватой прослойке. Конечно, я сам выбирал такую судьбу, но чтобы принять ее совсем уж безоговорочно, моих христианских чувств не хватает.
С «новыми русскими», бизнесменами, бандитами и прочей публикой ворошиловские стрелки всегда договорятся, будучи с ними одной крови. Споются стрелки и с нынешними чиновниками — и те, и другие социально близки. Общей мишенью будет выбран тот, за кого некому вступиться и кто резко осложняет жизнь как тому, так и этому классу. Я говорю об интеллигенции — о неприкормленной ее части.
На протяжении десяти лет бездарные или подлые люди бессознательно или сознательно компрометировали идеи, которые для меня дороже всего. Эти люди всплыли на поверхность русской общественной жизни и сделались ее символами. Доведя страну до белого каления своей наглостью, бездарностью и полным отсутствием чувства меры, они спровоцировали волну народного гнева и теперь, вероятно, первыми попытаются ее оседлать. Гнев же будет направлен против тех, кто, подобно мне, все последние десять лет старательно и безнадежно убеждал бездарей остановиться и не раздражать страну.
Но прежде чем дубина народной войны со всей своей грозной, величественной и так далее силой накроет всех нас, хотелось бы напоследок откреститься от тех, кого принято считать моими ровесниками и единомышленниками. Потому что я не намерен умирать за всякую шваль.
2Именно наши эстеты спровоцировали ситуацию, в которой народ бешено затосковал по советскому неудобосмотримому кичу. Именно эти эстеты забили все телеэкраны обветшавшей киномакулатурой, выдержанной в канонах большого стиля по-пятидесятнически и по-шестидесятнически. Про себя они, возможно, иронизировали, но вслух очень грамотно рассуждали о том, что это большое искусство. В США, кстати, тоже на полном серьезе защищают курсовые работы по романам вроде «Жатвы».
Российский постмодернизм — в частности, телевизионный да и литературный отчасти — это и есть попытка услужить народу так, чтобы тебе самому было смешно, а народ кушал бы это на полном серьезе.
Картину Говорухина выпустила студия «НТВ-ПРОФИТ», финансировавшая до этого весьма культурные проекты. Видимо, пришло время покупать себе жизнь. Вон оно как все серьезно, а мы и прощелкали.
3Молодой столп русского православия, а в недавнем прошлом — крутой рокер Иван Охлобыстин недавно заявил, что ему стыдно за своих ровесников, которые кинулись выстилаться под Михалкова. Справедливо: кинулись. Вся молодежь, группировавшаяся вокруг Киностудии Горького, не сумела постоять за свой малобюджетный проект — перспективное начинание, которое Михалков размашисто и безвкусно ошельмовал на съезде российских кинематографистов. Но почему Охлобыстину не было стыдно ни за ровесников, ни за себя, когда все они с такой же размашистой неразборчивостью шельмовали предшественников? Когда снимали самовлюбленные экзерсисы и проводили широкомасштабные презентации самих себя? Когда делали светскую жизнь основным своим занятием, в деталях излагали собственные небогатые биографии, устанавливали подлинный культ своих личностей? Это делалось в то самое время, когда стоило бы ненадолго отвлечься от жратвы и танцев, чтобы возвысить свой голос в чью-нибудь защиту или против какого-нибудь очень уж очевидного свинства вроде чеченской войны, но кому какое было дело! Неужели они не понимали, что их время кончится быстро и за все придется платить? Весь этот пир домовых был только тем и плох, что выжидавшие в тени злопамятные монстры соцреализма с каждым днем, с каждой тусовкой, с каждой провальной премьерой, с каждым интервью Охлобыстина и с каждым фото Литвиновой получали в руки по козырю. Чтобы в некий момент, всеми предчувствуемый, брякнуть этими козырями о стол и сказать: да кто вы такие! Пшли отсюда, кончилось ваше время.
Чему все мы сейчас и являемся свидетелями.
4Следующая история, может быть, не стоила бы подробного разговора. Но очень уж, по-советски говоря, типичные представители столкнулись в ней. И потому вернуться к конфликту Александра Гордона («Серебряный дождь») и Никиты Михалкова (кинематографический вождь) стоит.
В красном углу ринга — Никита Михалков: пятьдесят три года, десять триумфальных картин, народный артист России, «Оскар», Большой приз жюри в Канне, последний фильм — один из самых дорогих в Европе. Сын известного советского поэта, автора государственного гимна СССР, самого публикуемого литератора в доперестроечной России. Первый секретарь Союза кинематографистов РФ. Не исключает возможности своего участия в президентских выборах 2000 года.
В синем углу ринга — Александр Гордон: тридцать пять лет, выпускник Щукинского театрального училища, автор телепрограммы «Собрание заблуждений», ведущий программы «Хмурое утро» на радиостанции «Серебряный дождь». Сын поэта Гарри Гордона, издавшего свою первую книгу в середине 90-х, когда ему было за пятьдесят. С детства увлекался театром. В 1998 году участвовал в пародийном шоу «Выборы 2000» — выдвигался в президенты под лозунгом «Голосуйте, а то уеду». Однажды уже уехал в Америку, где делал проникнутую антиамериканскими настроениями программу «Нью-Йорк, Нью-Йорк».
По всем приметам автору да и потенциальному читателю этих строк должен больше нравиться Гордон. Как аутсайдер, не имеющий никаких шансов на победу в стране, где по-прежнему обожают победителей. И при всем при этом Александр Гордон представляется мне в этой истории не только проигравшим, что естественно, но и неправым.
А история проста. 15 февраля в программе «Хмурое утро», автор которой по причине утренней депрессии ругает всех и вся, Гордон обозвал Никиту Михалкова на букву «б». Никита Михалков обратился в правительство, лично к Валентине Матвиенко и потребовал чуть ли не отзыва лицензии у «Серебряного дождя». Гордон в свою очередь связался с рядом дружественных изданий: «чтобы люди видели, что он со мной делает». Люди негодуют. Они кричат, что это зажим свободы слова.
Сегодня Михалков, невзирая на регалии и властные полномочия, чужой среди своих. Кинематографисты — народ такой: сами его себе на шею посадили, сами же этой победы ему не простили. А вот Гордон при всем своем хваленом нонконформизме плюнул по ветру. Добавим сюда очевидную несоотносимость весовых категорий: добро бы ему было что противопоставить Никите Сергеевичу — «Хрусталев, машину!» или хоть книжку стихов хороших. Но на его счету пока, увы, только акция «Пирсинг клитора в прямом эфире» да телепрограмма «Собрание заблуждений» с инопланетянами, гостьями из будущего, съемками через вуаль, синими шарами, претенциозными банальностями и дешевым эстетизмом образца поздних 80-х…
И при этом всей своей биографией, убеждениями и представлениями о корпоративной этике я обречен быть на его стороне. Я и сейчас полагаю, что подавать на Гордона в суд и вообще принимать к нему какие-либо юридические меры ни к чему. Но расставить кое-какие акценты в этой истории нелишне.
Гордон не просто нахамил Михалкову — важнее то, что он подставил профессию, как подставляли ее на протяжении последнего времени сотни людей. Все, кто публиковал прослушку, все, кто подменял разборы хамством или перечнем блюд на презентации. Гордон дал Михалкову дополнительное моральное право презирать прессу. А права такого хочет отнюдь не только Михалков. Подавляющее большинство ораторов на последнем съезде Союза кинематографистов о прессе высказывались соответственно. Апофеозом стала пресловутая «моль с жалом», излетевшая на «Кинотавре» из уст Никиты Сергеевича по адресу Дениса Горелова — тишайшего, между прочим, человека. После гордоновского хамства в руках всякого рода врагов свободы печати появился крупный козырь. Не удивительно, если Михалков в глубине души скандалу обрадовался: его враги оказались еще хуже, чем он о них говорил.
Однако с обеих сторон наблюдается какая-то чрезмерная, патологическая ненависть, явно превышающая повод. А все потому, что сошлись антиподы. Михалкова разозлили, и он закусил удила. Когда в него попали роковым яйцом, он ударил ногой по лицу уже связанного лимоновца, а потом, когда лимоновцев перевели в Бутырки, Михалков вместо того, чтобы требовать их освобождения (как поступил бы на его месте всякий интеллигентный художник), включил все свои связи, чтобы нападавшие подверглись справедливому возмездию. Сопоставим ли ущерб, нанесенный пиджаку, с ущербом, наносимым молодым идейным противникам мэтра, — вопрос, мало его занимающий.
