В новозаветных евангелиях над Иисусом глумятся воины, в то время как у Петра это делают неопределенные "они", под которыми, судя по контексту, подразумеваются и иудеи-враги Иисуса, и римские воины. Стилистика евангелия такова, что автор не разделяет иудеев и римлян: только из их действий можно определить, о ком, собственно, идет речь - приказали не перебивать голеней разбойнику, естественно, начальники римской стражи, напоили Иисуса уксусом с желчью также стражники; "они", которые беспокоились, не наступил ли день субботний, "они", побежавшие к Пилату, - иудеи.
В то же время при этом обобщенном образе "они - враги" в Евангелии от Петра ясно видно противопоставление народа и верхушки иудеев - старейшины, жрецы, книжники, фарисеи выведены как главные противники Иисуса. Иногда они названы общим термином "иудеи", однако из контекста явствует, что "иудеи" это не весь народ (он обозначен греческим словом бгйхнрнехмбдпкЭщвЮмб ), а собирательное название для иудейских врагов Иисуса (см., например: 12.50). После смерти Иисуса народ начинает роптать и бить себя в грудь, уверовав в праведность казненного. Старейшины, книжники и фарисеи просят Пилата дать охрану для могилы, чтобы ученики не украли тела, и народ не поверил бы, что он воскрес (8.28.29). Наконец, убедившись, что Иисус действительно воскрес, они умоляют Пилата приказать воинам молчать об увиденном (11.48). Такое противопоставление народа иудейским старейшинам вписывается в контекст отрывка - ведь народ не принимал участия в осуждении Иисуса; его известность среди народа подчеркнута и тем, что после его погребения из Иерусалима и окрестностей к запечатанной гробнице стекается толпа. Нельзя сказать, что такая трактовка целиком принадлежит автору Евангелия от Петра: и в Евангелии от Матфея иудейские старейшины просят Пилата: "Итак, прикажи охранять гроб до третьего дня, чтобы ученики Его, пришедши ночью, не украли Его и не сказали народу: "воскрес из мертвых"; и будет последний обман хуже первого" (27.64). Здесь, как и в Евангелии Петра, приводится версия, которая распространялась ортодоксальными иудеями, о том, что ученики украли тело Иисуса {11}. В скрытой форме присутствует и страх перед народом, который может поверить в воскресение Иисуса: "последний обман" (т. е. обман народа) хуже первого (т. е. кражи тела); хотя в данном случае опасение старейшин не вполне вяжется с активным требованием казни Иисуса именно со стороны иудейского народа ("И отвечая, весь народ сказал: кровь Его на нас и на детях наших". - Мф. 27.25). Но в Евангелии от Матфея нет столь ярко выраженного вторичного заявления старейшин, которые, уже будучи свидетелями воскресения, все-таки предпочитают обмануть народ и совершить "величайший грех", но не быть побитыми камнями народом, который (подразумевается) сочтет их главными виновниками содеянного.
В Евангелии от Луки также говорится о горе и раскаянии народа. Там рассказывается, что за Иисусом, когда его вели на казнь, шло "великое множество народа и женщин, которые плакали и рыдали о Нем" (23.27). После же казни, согласно этому евангелию, весь народ "возвращался, бия себя в грудь" (23.48). В одном из ранних латинских переводов Евангелия от Луки в рассказе о раскаянии народа есть слова о грядущем возмездии Иерусалиму {12}, что соответствует описанию Евангелия от Петра. Описание раскаяния народа со словами: "О, горе Иерусалиму" - знал (возможно, именно по Евангелию от Петра или по более развернутой версии Евангелия от Луки) Татиан, поскольку аналогичный рассказ приведен в его Диатессароне.
Такое противопоставление народа и жречества могло восходить к иудео-христианам и даже к более ранним иудейским сектантским группам, например кумранитам, которые резко отрицательно относились к иудейским первосвященникам и к самому Иерусалимскому храму {13}. В этой связи следует сказать, что точка зрения, высказывавшаяся в научной литературе {14} об антииудейской тенденции Евангелия от Петра, представляется необоснованной: обвинение ненавистного Ирода и иудейской верхушки, а не всего народа скорее отражает острые споры внутри иудаизма, чем противопоставление иудеев и христиан.
Специфической особенностью Евангелия от Петра представляется описание жизни и воскресения Иисуса. Иисус на кресте не испытывает страданий; единственная произнесенная им фраза - "Сила моя, сила, ты оставила меня!". После этого восклицания он "вознесся" (умер). В новозаветных евангелиях последние слова Иисуса передаются по-разному: в Евангелии от Луки он говорит: "Отче! В руки Твои передаю дух Мой" (23.46), в Евангелии от Иоанна Иисус после разговора с учеником, которому поручал мать свою, говорит: "Жажду" (евангелист прибавляет: "да сбудется Писание") - и затем произносит последнее слово: "Совершилось" (19.28-30). Евангелии от Марка и от Матфея приводят по-арамейски цитату из ветхозаветного псалма, которую и произнес Иисус перед смертью: "Боже мой, Боже мой, для чего Ты меня оставил?" (Мф. 27.46; Мк. 15.34),- драматический эпизод, который восходит, по всей вероятности, к древнейшей арамейской традиции о казни Иисуса. Фрагмент Евангелия от Петра дает своеобразную перефразировку, восходящую к ранней традиции, отраженной у Марка и Матфея; автор Евангелия от Петра заменил Бога "силой", что явилось, как и совсем иные редакции последних слов Иисуса у Луки и Иоанна, следствием сакрализации его образа.
Итак, согласно Евангелию от Петра, пока некая сила находилась у Иисуса, он не испытывал страданий, но, как только она его оставила, он умер. Это восклицание не имеет того горького смысла, какой могло иметь обращение к оставившему его (т. е. как бы забывшему о нем) Богу: божественная сила покидает тело, и он перестает жить земной жизнью. Понятие о божественной силе существовало в гностических учениях (см., например, Апокриф Иоанна, где говорится о силе незримого духа, которую он дает зонам). Однако вряд ли на этом основании "силу" Евангелия от Петра следует отождествлять с гностическим понятием. Климент Александрийский писал о силе, вошедшей в Христа при крещении (Excerpta ex Thedot. Opera. 61), что соответствовало учению иудео-христиан о том, что дух вошел в проповедника Иисуса при крещении. В "Деяниях апостолов" Петр говорит, что Бог помазал Иисуса "духом святым и силою" (10.38). Не исключено, что слова о силе вложены в уста Петра автором "Деяний апостолов" неслучайно, такая проповедь связывалась в христианской традиции (может быть, уже записанной) именно с его именем.
Текст фрагмента также не дает оснований говорить о прямом влиянии докетов, которые, по словам Серапиона, почитали это евангелие, хотя и не они писали его. Докеты, как и ряд гностических авторов, считали пребывание Иисуса на земле кажущимся (в гностическом Евангелии Истины о Христе сказано, что он пришел в "подобии тела"); но отсутствие страданий означало не кажущееся телесное существование, а лишь присутствие в теле божественной силы, которая от этих страданий избавляла. Реальность тела подчеркнута в Евангелии от Петра хотя бы тем, что, когда его сняли с креста и положили на землю, земля содрогнулась. Характерно также, что и к умершему Иисусу автор продолжает применять слово "Господь" ("И тогда вытащили гвозди из рук Господа и положили его на землю". - 6.21).
Совсем фантастично в Евангелии от Петра выглядит описание воскресения Иисуса. В новозаветных евангелиях сам момент воскресения совершается втайне: ученики видят пустую могилу, ангелов (ангела), возвещающих о воскресении, а затем им является уже воскресший Иисус. У Петра описаны все детали воскресения, и происходит оно на глазах многих свидетелей: сначала небеса раскрылись, и оттуда спустились два ангела (мужа), которые вошли в гробницу и вывели оттуда третьего, но не в прежнем, человеческом, а в фантастическом облике (голова его была "выше неба"). За ними шествует крест, причем с креста раздается ответ на вопрос, прозвучавший с неба: "Проповедовал ли Ты усопшим?" Описание воскресения не имеет параллелей в других известных нам евангелиях (не исключено, что какой-либо подобный рассказ входил и в другие не дошедшие до нас апокрифы). Но сама идея воскресения тела в преображенном виде не была чужда христианским группам. В Апокалипсисе Иоанна, наиболее близком к иудео-христианству произведении Нового завета, Христос также имеет фантастический облик. Он предстает в виде агнца "как бы закланного, имеющего семь рогов и семь очей" (5.6), которые символизировали семь духов божиих, т. е. воскресший Христос мог являться уже в любом виде, который не столько раскрывал, сколько намекал на истинную, непостижимую сущность его. В гностическом Евангелии от Филиппа телесное воскресение трактуется особым образом: "Ни плоть, ни кровь не могут наследовать царства божия". Согласно этому речению, плоть Иисуса - Логос, а его кровь - Дух святой (23).
Все описание воскресения Иисуса близко к апокалиптической литературе. Живой крест в этом рассказе - не просто фантастическая деталь. Крест сопровождает Иисуса на небо и в Апокалипсисе Петра, приобретая тем самым смысл сакрального символа {15}. Позорное орудие казни, столь часто употреблявшееся в реальной действительности, тоже преображается, становится "древом" жизни вечной {16}.
