у моих ног лежал бы весь мир. Но у меня нет ни того ни другого, – икнул остряк, – поэтому я покажу тебе, что значит петь!
Забияка снова качнулся на нетвердых ногах.
Я машинально ухватился за перила лестницы – так, что побелели ногти.
Положив руку мне на плечо, певица нежно сжала пальчики:
– Пусть его… Тысячу раз видела, как мужчина пытается в гневе отстоять мою честь. Обычно подобные сцены кончаются плохо для всех, кто в них участвует. А мне так не хотелось бы искать сегодня другое место для ночлега… – Она улыбнулась, и мое негодование растаяло без остатка. – Пусть споет. Для людей, подобных нам, даже интересно послушать, как непосвященный пробует силы в нашем ремесле.
Певица озорно подмигнула.
А ведь она права. Многие женщины чаще всего в итоге оказываются правы, однако опасно даже намекать им, что ты об этом знаешь.
Расслабившись, я облокотился на перила. Насладимся представлением профана.
Тот помялся, пытаясь привести в порядок «корону бедняка» – жалкий венчик волос вокруг лысины. Одет старик был в простую холщовую рубаху со штанами и очень напоминал выжившего из ума деда, незаметно улизнувшего из дома. Словом, персонаж из тех, к кому родители своим деткам прислушиваться не советуют.
Старик громко откашлялся, прочистив горло:
– Слушайте, и не говорите, что не слышали! Есть у меня отличная песня! – Он прищурился на толпу, словно ожидая ответа. Не дождавшись, пренебрежительно махнул рукой: – Мою песню вы точно захотите послушать. Может, она и не шибко длинна, зато тепла в ней хватает, как в твоем очаге, Дэннил! И это святая правда, такая же правда, что я лысый!
Певец потянул себя за жидкие пряди волос, вызвав в зале смешки, и продолжил:
– Поведаю вам историю о нем. О человеке, что знался с Шаен, самым прекрасным народом мира – не нашего мира, сражавшимся за любовь, за свою принцессу.
– Я расскажу вам, то есть спою, о человеке, который не был человеком. Он был больше чем человек. – Старик вновь икнул. – Расскажу, да. Герой моей песни имел свой собственный, невидимый другим огонь. Слушайте песнь о герое, омытом несмываемой кровью, герое, что мог подчинить своей воле небеса, заставить их выполнить любое желание, о человеке, что мог вызвать бурю и остановить Шаен!
Толпа замерла. Глиняные кувшины с напитками повисли в воздухе. Приподнятые кружки так и остались над столами. Люди сидели в нерешительности, опасаясь помешать рассказчику. Многие обменивались смущенными взглядами.
Кто-то воспринимал человека, о котором старик собирался вести рассказ, злодеем, другие считали его героем. Больше всего пугало публику, что персонаж песни не был вымышленным и вполне мог до сих пор бродить по миру.
Ничто так не пугает, как напоминание о настоящем, реальном чудовище. Старик стянул на себя все внимание публики, хоть кое-кто и поглядывал на выход. Наконец он запел:
Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.
Он человеком быть перестал,
Он приручил небесный огонь,
Тайный закон вселенной познал,
В магии грозной был он силен.
Жестокую начал он войну.
Песен о ней никто не сложил,
Хаос кровавый свет захлестнул,
Вихрем зловещим мир закружил.
Сердце трепещет в круге огня,
Алый венец горит над челом.
Имя любимой он прошептал,
Он за Алюн прилетел орлом.
Хир’на’Эддерит в пыль он втоптал,
И Шаен стал он вечным врагом.
Певец замолчал, глядя в лицо смущенной публике; некоторые зрители тихо роптали, другие робко аплодировали. И никто не услышал, как я пробормотал последние две строки:
В смерти прекрасной Алюн вина
Душу его затопила до дна…
Мой голос прозвучал словно шепот ветра в дупле пустотелого дерева – слабый и тихий, а все ж отдавшийся легким эхом. Я с благодарностью ощутил на себе взгляд певицы – похоже, окончание песни расслышала лишь она.
Приятно – и на этом пора заканчивать. Я улыбнулся и, пройдя мимо нее, ступил на лестницу.
– Подожди, – попросила женщина, и я остановился, бросив на нее внимательный взгляд.
– Ты обещал дать мне имя, сказитель.
Было дело. Негоже уходить, не исполнив обещания.
– Пусть будет Элойн – имя, напоминающее то, что мы сейчас слышали. Вечно сияющая, поцелованная солнцем. Моя принцесса тепла и солнечного света. – Я низко поклонился.
Принцесса солнца – ибо я никогда не смогу полюбить другой дочери луны. Никогда – и уж точно не сегодня вечером.
Ее лицо просияло, оправдывая придуманное мною имя.
Решив оставить певицу с этим скромным даром, я подхватил поклажу и двинулся на поиски своей комнаты. Впрочем, мой путь оказался недолгим. Я открыл дверь. Все равно, что там есть, – только была бы кровать. Посох лег на пол, за ним последовала перевязь с книгами. Со всей возможной осторожностью я пристроил рядом футляр с мандолиной, а затем обрушился в койку и попытался изгнать из головы две последние строки недавно прозвучавшей песни.
Ничего не вышло.
Я сложил материю разума добрый десяток раз, когда это не помогло – еще десяток.
Вот только каждую из граней восприятия заполнила Алюн.
Как уснул – не помню. Помню, что плакал.
5
Вопросы
Проснулся я от барабанной дроби дождя по жестяной крыше. Полежал в постели в полусне, прислушиваясь к непрерывному перестуку. Ритм дождевых капель, казалось, полностью повторял шум в моей голове. Наконец я осмотрелся в комнате, которую занял на ночь.
Дэннил явно воздал должное моему таланту и опыту. Подобный номер обошелся бы обычному постояльцу в приличную сумму, и вскоре хозяин таверны имел бы на руках целую септу.
Стало быть, Дэннил намерен выжать из меня все, что можно.
В нескольких шагах от кровати стояло огромное корыто для мытья – при желании в таком вполне можно улечься на спину. Рядом – мягко светящийся небесной голубизной кувшин.
Прочая обстановка комнаты у меня в голове не задержалась – разве что раскрашенная ширма в углу. Я разглядел роспись: фермерское поле, солнце в зените, одинокий человек – худой и загорелый – трудится под палящим зноем.
Антуан… Я улыбнулся. Немудреная картина отвлекла меня от мрачных образов, что роились в голове перед сном. Не принять ли ванну? Я быстро передумал –
