– Нет вопросов, – сказал Сидорчук.
Скоро московские гости с проводником поехали к Балцетису. Видно было, что Макарову жуть как не хотелось отправляться туда. Он желал бы побыстрее оказаться с женой и детьми, но из уважения к столичным персонам старался не выказывать своего разочарования.
Сперва они заехали к учителю Талалаеву, забрали свои вещевые мешки и объемистый, перехваченный толстыми ремнями саквояж Ганичкина. Сидорчук смотрел на эту штуковину так брезгливо, точно она была предметом одушевленным.
Учитель был крайне взволнован. Его не отпускал ночной ужас. Кроме того, он предполагал, что чекисты могут заподозрить его в соучастии, и был готов к немедленному аресту. Узнав, что делать этого никто не собирается, он пришел в восторг, расслабился и принялся без остановки болтать. Среди словесной чепухи, которую он на радостях нес, попалось, впрочем, и кое-что интересное. Он неожиданно вспомнил, кто может свидетельствовать о том, что здесь творилось пять лет назад.
– Вспомнил, товарищи, кто способен вам помочь! – тараторил он, размахивая руками. – Вчера просто не сообразил. Все как снег на голову… Да и запамятовал, если откровенно. Столько всего навалилось. Эти ужасные годы, пожар Гражданской войны, так сказать!.. Войдите в положение старого человека. Одним словом, вот вам материал к размышлению. Адресок запишите или запомните. Тут рядом, через пяток дворов. Улица наша – Вишневая, а дом под номером четвертым. Хозяйка Надежда Ивановна Бокова, вдова аптекаря. Муж ее в Гражданскую сгинул бесследно, а она сама – женщина болезненная. Никуда уехать не смогла, так тут все годы и прожила. Красные, белые, бандиты!.. Голодала, конечно. Вот она может что-то знать про вашего товарища.
Макаров, слушая учителя, неожиданно глуховато рассмеялся. Странно было видеть улыбку на его желтом, суровом лице. Сидорчук покосился на него с удивлением.
– Интересно, – сказал Макаров. – Мы ведь как раз к ней сейчас и едем, к Надежде Ивановне. Это у нее Балцетис обосновался.
– Да, верно, комнату она сдает, – подтвердил Талалаев. – Все какое-то вспомоществование. Одинокой женщине теперь трудно.
– Всем трудно, – отрезал Сидорчук. – А вы думали, как новый мир строить, пока старый до конца не сломали? Еще немало крови прольется, учитель, уж извините! Но это ничего! Народ просыпается – вот что главное. Трудовой народ. Все по-нашему будет. Вы не глядите, что опять эти повылазили – в штиблетах. Это ненадолго. Эх, да что я вас агитирую? Сами должны понимать, раз учитель. А мы поедем. Мы вообще туда и направлялись. Получается, что вы нам вдвойне правильный адрес дали. И на том спасибо.
Побросав мешки в машину, они двинулись дальше. Дом номер четыре был самый обыкновенный, потемневший от дождей и снегопадов. Крыша кое-где прохудилась. У ворот буйно разрослись лопухи и одуванчики. Забор чуть наклонился в сторону улицы.
Сидорчук неодобрительно покачал головой и буркнул себе под нос:
– Все-таки мужик. Мог бы и руки приложить.
Толкнув покосившуюся калитку, он вошел во двор и поднялся на крыльцо. Ни собаки, ни какой другой живности при жилье не было. Вообще все здесь свидетельствовало о полной запущенности – сорная трава у самого дома, ступени, прогибающиеся под ногой, разбитая дубовая бочка, почему-то валяющаяся посреди двора. Запущенный сад за домом тонул в густом сумраке. Судя по всему, у хозяйки не было ни сил, ни желания сохранять порядок, а постоялец тоже ни во что не вмешивался.
Егор Тимофеевич еще раз сурово мотнул головой и постучал в окошко. Резкая дробь разнеслась, казалось, по всей улице. Однако в доме на стук никто не отреагировал.
– Вот и днем так же, – сказал Макаров за спиной Сидорчука. – Парнишка, которого за ним посылали, говорит – тишина, никого нету. А куда они могли деться? Старуха, у которой он живет, вообще никуда не ходит, слабая она, душа в теле едва держится. А ему куда? Может, пьяный лежит? Вообще в этом его не замечали, не подвержен такой слабости. Разве что, может, с этим зубом своим? В прошлом году у меня, помню, тоже зуб раздуло. Так я не то что водке – застрелиться был рад. Хорошо, дантист под рукой оказался и выдрал его, заразу, а то я бы точно пулю себе в лоб пустил!..
– Этот же был у дантиста, – напомнил Сидорчук. – Черницкий ваш говорит, что после обеда он уже нормальный к нему приходил. Вот как, значит. А мы сегодня, между прочим, не обедали даже.
– Ага, – вздохнул Чуднов, который с печальным видом терся рядом с Макаровым. – Ни крошки во рту не было. С самого утра. Ну до того кишки подвело, просто мочи нет! Кобеля непаленого сейчас съел бы, честное слово!
– Ты про кишку свою забудь! – цыкнул на него Сидорчук. – О деле думай! Между прочим, не один ты тут голодный. Вот разберемся насчет зуба, дисциплины и прочего, тогда про ужин будем думать. Ничего страшного, если натощак сегодня ляжем. Злее будем.
– Да не расстраивайтесь вы насчет ужина, – добродушно сказал Макаров. – Ко мне зайдем, жена покормит чем бог послал. Очень просто. Давайте уже и поедем! А то стемнеет скоро. Нету тут никого. Хотя куда они могли деться – ума не приложу.
– Вот и я тоже никак в толк не возьму, – озабоченно сказал Сидорчук. – То есть когда он позарез нужен, его нету. Я ему что тут, в игрушки играть приехал?
Он с удвоенной энергией заколотил в темное окошко. Тревожное дребезжание стекла отозвалось в доме паническим эхом. Где-то поодаль, в садах залаяла собака. Но в доме стояла тишина.
– Не нравится мне это, да и все тут! – заключил Сидорчук. – Куда они все подевались, черт их дери?
В сердцах он толкнул входную дверь. Она вдруг со скрипом наполовину отворилась и замерла, будто испугавшись чего-то.
– Во как! – удивленно произнес Макаров. – Вообще-то тут давно разучились с незапертыми дверями сидеть. Особенно по ночам. Странно.
– Так странно, что и не сказать, – заметил Сидорчук, обернулся к Чуднову и приказал: – Ну-ка, сгоняй к Егорову. У него фонарь в машине имеется. Обследуем, что у них тут творится, – и повторил, качая головой: – Не нравится мне это!
Чуднов сбегал. Чекисты зажгли фонарь и цепочкой, стараясь не шуметь, вошли в дом. В сенях ничего примечательного не было – все те же запустение и беспорядок. Дальше в комнате выделялась белым айсбергом русская печь. Здесь тоже все оказалось разбросано, стулья перевернуты. Было похоже, что кто-то учинил тут разгром. Неопределенно хмыкнув, Сидорчук поднял фонарь повыше и стал осматриваться.
Макаров тронул его за плечо и тревожно сказал:
– Гляди! На полу гляди!
Сидорчук посмотрел туда, куда указывал Макаров. Василий вдруг охнул и полез в кобуру за револьвером. По полу была густо размазана кровь.
Глава 8
– Постой, ты хочешь сказать, что Балцетиса убили, да?! – На лице Черницкого было написано полное недоумение. – Зарубили топором?! Но кто?! Нет, я понимаю, врагов у нас тут хватает, но у Балцетиса было оружие. Не такой он человек, чтобы позволить забить себя, как быка на бойне. Он стал бы отстреливаться! Просто так не дался бы. И потом… Никто же не видел его убитым, ведь так?
Они сидели в кабинете Черницкого вчетвером, расположившись кружком вокруг стола: сам начальник отдела, Сидорчук, Макаров и Василий Чуднов. Неверный свет закопченной керосиновой лампы выхватывал из темноты их лица, причудливо очерченные и желтые, как глина. В углах комнаты тьма лежала густо и тяжело, точно груды черного неподъемного войлока. Электрические провода по каким-то причинам были доведены только до входа, чтобы горел фонарь, даже ночью высвечивая гордую вывеску ГПУ. В здании для освещения по вечерам пользовались кто чем мог. В городе электричество приживалось плохо, да и телефонная связь работала с перебоями. Черницкий, который так и не полюбил Веснянск, называл его заколдованным местом.
– Я тебе русским языком говорю, – принялся повторно объяснять Сидорчук. – Дом пустой – раз, кровища кругом – два, топор валяется, лезвие в крови и в волосах – три. Разгром кругом, это, считай, четыре. Чего тебе еще нужно? Я прямо скажу, какие у меня подозрения. Очень просто вышло. Балцетиса убили, чтобы я от него ничего не узнал. Все сходится. Я понимаю, чьих рук дело. Опять эта жандармская сволочь!
– Постой, да он же сидит! – удивился Черницкий. – Заперт крепко, на два замка. Тут никаких сомнений быть не может.
– Мало ли что сидит, – хмуро сказал Сидорчук. – Мало ли… Не знаю. Сообщник у него – следит за нами.
– Какой к черту сообщник? – пожал плечами Черницкий. – Про то, что ты хотел говорить с Балцетисом, между прочим, знали только мы с тобой. Ты меня, что ли, в сообщники записать хочешь?
– Тебя мне подозревать не с чего, – сердито сказал Сидорчук. – Но ведь не зря же вокруг нас все время какие-то чудеса происходят. То банда лесная, то в учительском саду стреляют, то твоего бойца топором зарубили.
– Погоди, не горячись! – поднял руку Черницкий. – Ну не верю я, что Балцетиса убили. Не с чего, да и не было у нас последнее время таких открытых выступлений. Враг затаился, на прямое столкновение не идет, бережет силы. Зачем кому-то убивать рядового Балцетиса? Уж лучше бы они меня прикончили, если такой акт задумали, правильно?
