водопадом бежит вода. Платье открытое, вульгарное, в таком только на показ выставляться. И рукав один разорван. Сразу видно — гулящая девка.
Вот только внутри… Мне даже прибегать к внутреннему зрению не пришлось, чтобы понять:
— Айрель…
Стремительный шаг вперёд, и я сгреб её в объятия. Прижал к себе, не чувствуя ни малейшего намека на сопротивление. Уткнулся носом в шею, и ноздри защекотал запах виски и приторно сладких дешёвых духов, которые ей совершенно не шли. Захотелось смыть этот запах, эту краску с лица, содрать платье и сжечь ко всем чертям. Вернуть ту, прежнюю Айрель…
Остервенелая радость с примесью злости. Здесь. Со мной. Вернулась…
Она тихонько всхлипнула в моих объятиях, и радость сменилась волнением. И порванный рукав, мокрые щеки и до крови прокушенная губа приобрели совсем иной смысл.
— Что они тебе сделали? — голос дрогнул, а мои собственные ладони, обхватившие незнакомое и в то же время такое родное лицо, сделались жёсткими, словно были слеплены из металла.
Я не позволю ей отстраниться, не позволю уйти от ответа, пусть и прочитаю его во влажных покрасневших глазах.
— Ничего… Я не позволила… Сбежала…
Правда? Или выдумка, чтобы мне было спокойнее? Вроде и не лжет, но отчего плачет тогда? Испугалась? Еще бы… очутиться в теле продажной девки.
Глубоко вздохнул, пытаясь унять волну несвойственной мне ярости, вмиг опалившей сознание. И на кого я только злюсь? На себя? На неё? На создателя, который позволил такому случиться?
— Кай…
Она почувствовала мою злость и мягко погладила по плечу, пытаясь успокоить, в то время, как это мне стоило бы успокаивать её.
— Всё хорошо. Теперь всё будет хорошо. Я не дам тебя в обиду.
Стер с девичьих щёк слёзы. Мокрые и холодные. Надо согреть ее. И напоить горячим молоком…
Твою мать!
Молоко всё-таки сбежало. Запачкало печь и пол. А в ковше осталась всего половина. Не хватит для двоих. Ну, ничего. Я ещё погрею. Теперь у меня на всё сил хватит!
Тонкие озябшие пальцы сжали кружку, а я, укутав девушку в шерстяной плед, принялся стягивать с неё туфли. Согревал маленькие ступни в своих ладонях.
— Почему ты босиком? — Мои собственные босые ноги тоже не остались без внимания.
— Сейчас обуюсь, — отмахнулся я.
— Кай… — и этот знакомый тон. Не наставительный, но… призывающий не делать глупостей.
— Сейчас… только тебя отогрею.
— Мне бы… — она запнулась и мягко высвободила лодыжку из моих рук. — Мне бы помыться не мешало.
Часть 2.4
Ох…
И как я сразу не подумал? Хотел же смыть этот запах публичного дома и чужие прикосновения, которые если и не касались Айрель, то касались этого тела. И от одной только мысли об этом меня чуть ли не выворачивало, и вновь возвращалась иррациональная злость.
— Я сейчас… Ванну погрею.
Вода грелась долго, медленно. Чугунная бадья на бронзовых ножках, казалось, вобрала в себя весь холод остывшего дома и промозглой осени, что подобралась незаметно, но верно. Я ежеминутно трогал воду, пытаясь поторопить время. Боясь, что вернусь в гостиную и не обнаружу Айрель в кресле. Уйдет или окажется, что и вовсе не приходила. А то, что было — лишь игра моего больного воображения.
Но она не ушла. Задремала, с носом укутавшись в плед. А ноги всё такие же холодные. Всё равно придется купать. Я поднял Айрель на руки и, пока шёл до купальни, она не проснулась. И только, когда я принялся освобождать её от платья, распахнула сонные глаза и стала вяло сопротивляться.
— Не надо, я сама.
— Я помогу.
Спущенный рукав и несколько отметин на узком плече. Участившееся дыхание и до боли стиснутые кулаки. Бешенство, застелившее глаза.
— Кай, это не я. Не со мной. Это уже было.
Может и так, но легче от этого почему-то не становится. И в груди ширится желание собственными руками убить того, кто оставил эти бурые пятна на её коже.
— Пожалуйста, успокойся. И не думай об этом. Просто не думай.
Кивнул. А что мне ещё остается?
Дальше она раздевалась сама, попросив отвернуться. Но я всё равно смотрел. И видел всё новые ссадины, следы цепких пальцев на ногах, руках, ягодицах.
— Приглуши лампу, так будет проще.
В купальне не было окон, лишь небольшое отверстие для вентиляции, а потому это показалось выходом. И я выполнил просьбу, подкрутил фитиль, так что остался лишь крохотный огонёк в лампе. Но в нём по-прежнему были видны очертания небольшой комнатки, пар, исходящей от горячей воды, и блестящие в полумраке глаза. Тёмные волосы, доходящие до самой талии.
Айрель медленно опустила ногу в воду, боясь обжечься. Но, свыкнувшись с обволакивающим жаром, полностью погрузилась в ванну, нырнула с головой, запуская пальцы в спутанные волосы, что длинными речными водорослями стелились по водной глади.
Я подал мочалку, пенную, душистую, пахнущую сладким земляничным мылом. И ковш подвинул ближе, не зная, чем ещё занять глаза и руки. Не зная, как не смотреть на неё. И вроде это новое тело должно было вызвать отторжение, неприязнь, но не вызывало. И взгляд скользил вниз, вслед за мокрыми ручейками, ползущими по светлой коже. Не в силах оторваться от капелек, блестящих на лице, на губах, повисших на длинных темных ресницах.
Она выглядела такой милой, хрупкой и… почти прежней.
Вот только кожу терла яростно, беспощадно. Казалось, что сдерёт до крови. И я перехватил её руку, отобрал жесткую мочалку.
— Давай лучше я.
Взбил густую пену и мягко коснулся обнаженного плеча. И вновь эти жуткие следы чужой несдержанности попались на глаза. Я различал их даже в полумраке. И, сдержав волну нахлынувшей злости вперемешку с горьким отчаянием, коснулся ссадины подушечками пальцев, стер багровые отметины, практически не ощущая, как по рукам льется живительная сила — так легко это выходило.
— Кай, зачем? — В её голосе не было упрека, лишь тихая нежность и искреннее участие. Она знала, какова плата за использование Дара.
— Потому что не могу иначе… — прошептал в ответ.
И потому, что нет никаких сил смотреть. Как и нет больше сил сдерживаться. Я ведь так соскучился…
Не заботясь об одежде, перемахнул через бортик ванной и впился в приоткрытые губы. А потом, не помня себя от нахлынувших эмоций, стал покрывать её лицо, шею, грудь жаркими поцелуями.
Одежда намокла, облепила тело и стала невыносимо тесной. Рубашку чуть ли не содрал. Стянул через голову, не тратя времени на злосчастные пуговицы. И вновь прильнул к горячим губам, оставленным пусть и на мгновение, но даже такой разрыв казался
