Мой плен у негров и рассказ о моих приключениях также возбуждали большой интерес. Сначала меня много расспрашивали об этом ливерпульские джентльмены, затем и одна дама, супруга одного крупного коммерсанта, слышавшая от мужа кое-что о моих приключениях и заинтересовавшаяся ими. Убедившись, что я довольно приличный и довольно воспитанный молодой человек, с манерами более изысканными, чем у большинства моих товарищей и сослуживцев, она решилась пригласить меня к себе на вечер, чтобы я развлек и позабавил ее друзей рассказами о моих приключениях. Все эти дамы особенно интересовались негритянской королевой Уиной, расспрашивали о самых мельчайших подробностях ее внешности, ее наряда и убора, и всячески старались угадать и уловить, было ли между мной и ею что-нибудь похожее на интригу. Они лукаво грозили мне розовыми пальчиками, когда я торжественно уверял, что ничего подобного не было, а две или три из них ласками и хитрыми уловками пробовали заманить меня в какой-нибудь дальний уголок и там старались выпытать у меня признание в том, что, по их мнению, было истиной, хотя я все время упорно отрицал их предположения.
Когда им, наконец, надоело расспрашивать меня о негритянской королеве, они принялись расспрашивать меня обо мне самом, и каким это образом я оказался не таким неуклюжим медведем, как остальные моряки дальнего плавания. На это я не мог ничего ответить, как только то, что в детстве я получил более тщательное воспитание; тогда они пожелали узнать, кто были мои родители, какое они занимали общественное положение, какого были происхождения и воспитания. Но не желая выдать своих семейных тайн совершенно посторонним людям, не желая говорить им о причинах, побудивших меня избрать столь скромное положение в жизни, я старался обойти все эти вопросы молчанием или отвечал уклончиво. Но это, по-видимому, только еще больше заинтересовало милых дам и усилило их расположение ко мне. В результате я получил очень много приглашений от этого избранного общества, невзирая даже на то, что мой скромный наряд моряка весьма мало соответствовал роскоши шелковых и бархатных камзолов и напудренных париков, украшавших в этих гостиных остальных кавалеров, как старых, так и молодых, ни атласным платьям с фижмами и фолбарами, оттенявшим прелести этих милых дам.
Сначала это не особенно меня радовало, но когда я постепенно освоился, то мне стало нравиться это общество. Вместе с тем явилась и новая забота — мое платье! Я стал стесняться своего костюма, особенно, когда замечал, что местные франты подносили лорнеты к глазам и принимались рассматривать меня, словно какое-то чудище. Однако, чувствуя за собой поддержку со стороны прекрасного пола, я находил в себе смелость пренебрегать мнением франтов. А дамы уверяли, что я прелестен в этом костюме, и были со мной чрезвычайно милы и любезны; одна пышная молодая особа, очень кокетливая, даже сказала мне, когда мы рядом стояли в глубокой нише окна, выходившего на море: «Раз вы умеете быть так скрытны по отношению к тому, что было между вами и маленькой негритянской королевой, то вы, конечно, можете рассчитывать на расположение многих здешних дам, которые умеют ценить в мужчине такую редкую скромность, особенно, если ею обладает такой привлекательный и интересный человек.» Но меня эта льстивая похвала не прельстила: у меня всегда почему-то стояла перед глазами та свирепая француженка, с виду такая же красивая, привлекательная, ласковая и в то же время такая жестокая, — и ее образ вызывал во мне неприятное чувство ко всем европейским дамам.
Мое вступление в избранное общество не осталось без последствий для меня; невольно я стал более тщательно относиться к своему туалету, более осмотрителен в своих словах и действиях, в своих манерах и выражениях, и все свои небольшие доходы тратил главным образом на украшение своей особы. В те годы существовало только два типа костюмов для моряков: костюм моряков северных морей и костюм моряков южных морей, приспособленные каждый к соответствующим климатическим условиям тех широт, в каких им приходилось преимущественно плавать.
Первый вид морской одежды состоял из синей грубого сукна куртки, такого же жилета и коротеньких брючек из того же материала; поверх синей куртки надевалась еще просторная парусинная рубашка или блуза; толстые шерстяные чулки и тяжелые башмаки с металлическими пряжками довершали костюм; головной убор состоял преимущественно из кожаной или клеенчатой шляпы с небольшими полями.
Второй вид костюма заключался в легкой синей коротенькой курточке со светлыми металлическими пуговицами и длинных белых полотняных брюках; мягкий красный пояс шерстяной или шелковый широкой полосой опоясывался вокруг талии; легкие туфли из лакированной кожи с пряжками и маленькая расшитая на одном углу мягкая круглая безкозырка-шапочка довершали этот костюм; в торжественных же случаях эту шапочку или фуражечку заменяла шляпа-треуголка с плюмажем.
Я носил костюм моряков южных морей, так как постоянно плавал в южных широтах. Так как волосы у меня были густые и красиво вились от природы, то я не прикрывал их по тогдашней моде париком, хотя пудренные парики были в большой чести у тогдашних моряков. Взамен парика я носил серьги, что тоже было в обычае у наших моряков.
Мало-помалу я становился все более франтоватым и изысканным светским человеком и всецело отдался веселому и милому обществу, в котором вращался.
Пока наше судно разгружалось и затем снова грузилось для предстоящего плавания, прошло целых два месяца. Я еще находился в Ливерпуле, когда туда пришло большое каперское судно, принадлежавшее тому же судовладельцу, как и наше. Это судно привело четыре весьма ценных приза. На другой день после его прибытия наш судовладелец пригласил меня к себе на обед, где я должен был встретиться и познакомиться с капитаном этого каперского судна. Это был человек, совершенно не похожий на нашего командира, капитана Витсералля, маленького, толстенького, коренастого человека с красным, обветренным лицом и грубоватыми, угловатыми манерами; вновь прибывший капитан был, наоборот, строен, миниатюрного сложения, смуглый, с черными, как уголь, глазами и волосами, красивый и изящный молодой человек, лет двадцати шести, не более. Я склонен был назвать его очень красивым жидком, и, как я узнал впоследствии, он действительно принадлежал к еврейской расе по происхождению, хотя не могу сказать, чтобы он в чем-нибудь придерживался обычаев или обрядов своего народа. Он был прекрасно одет, имел слегка напудренные волосы, стройный стан красиво облегал обшитый галунами жилет и богато изукрашенный ими камзол тончайшего сукна, красиво перетянутый мягким голубым шарфом. Пара небольших пистолетов с богатой серебряной насечкой и щегольский кинжал были засунуты за пояс, а сбоку болтался изящный кортик. На пальцах у него сверкали перстни с крупными бриллиантами; кроме того, в руках была небольшая трость с драгоценным набалдашником.
