Он посмотрел на Софию пристально, будто впервые увидел.
— Насколько я знаю, вы неплохо разбираетесь в политике. Скажите же, что вы думаете про все эти разговоры об унии?
— Думаю, я вряд ли смогу сказать хоть что-то, не известное вам, — ответила София, опустив взгляд.
Конечно, можно сколько угодно изучать политику и философию за плотно запертыми дверями женской половины, но в обществе о них лучше помолчать.
— Сфрандзи говорил, вы вовсе не так стеснительны в частных беседах, — заметил Нотар, сощурившись. — Давайте же, ваше высочество, не стесняйтесь.
— Как пожелаете. — София посмотрела Нотару в глаза. — Если помощь доступна, ею следует воспользоваться. Я также считаю, что отказаться от нее побуждает не благочестие, но гордыня.
— Вот, послушайте ее — отлично сказано! — вскричал Сфрандзи, но Лука на него внимания не обратил.
— Ваше высочество, может быть, вы и правы, — ответил Нотар довольно громко. — Возможно, именно гордыня движет мною. Но я не стыжусь ее — именно она не дает мне подчиниться Папе. Я слишком горд, чтобы спокойно смотреть, как смещают нашего патриарха, как воины-латиняне идут по нашим стенам вместо их исконных защитников. Да, ваше высочество, я горд и желаю всем жителям этого города быть настолько же гордыми.
— Чего будет стоить ваша гордость, если город падет, если наши дома и церкви будут разграблены, а женщины — изнасилованы? — ответила София несколько громче, чем хотела.
Люди за столом умолкли, повернулись, прислушиваясь, но Софию это не остановило.
— Я не вижу ни гордости, ни чести, если целый город обрекается на гибель из-за чувств одного человека.
— Женщина! — фыркнул Нотар. — И что же вы знаете о гордости и чести?
— Сдается, что сами-то вы ничего и не знаете, помимо них.
— О чем это вы?
— Признаю вашу правоту. Я в самом деле не ведаю гордыни, о которой вы говорите.
— Хватит, София! — крикнул Константин, сидевший по центру стола. — Мы собрались здесь не ссориться, но праздновать во славу нашей сильной и богатой империи.
Он опорожнил свой кубок, за ним и гости. Пошла длинная череда здравиц: за Константина, за империю, за продолжительный мир и дружбу с турками, за Константинополь. Когда выпили за все, Константин поднялся и вышел из-за стола, тем самым подавая знак к окончанию пира. София вышла, даже не глянув на Луку Нотара. Она поспешила прочь из большого зала, но, к удивлению, наткнулась в коридоре на поджидавшего ее Константина.
— Племянница, поди сюда, — пригласил он. — Что думаешь о нашем мегадуке? Замечательный мужчина, правда?
— Да, ваше величество, — ответила София, хотя и считала Луку напыщенным самодовольным болваном, но разве императору можно перечить? — Без сомнения, замечательный мужчина.
— Вот и хорошо, — заключил Константин, улыбаясь. — Прошу, поверь мне: я вовсе не хочу тебя обидеть. Я очень рад, что тебе нравится общество Луки, ведь он согласился жениться на тебе. До конца этого года он станет твоим мужем.
Тошный комок подкатил к горлу. София замерла, опустив взор, вздохнула, стараясь овладеть собой, справиться с горечью и обидой.
— Да, мой повелитель, — выговорила она в конце концов, глухо и равнодушно. — Я вне себя от радости.
Поклонилась и заспешила прочь прежде, чем Константин заметил слезы на ее глазах.
* * *
— Защищайся! — выкрикнула София и ударила мечом, целясь в голову Иоанна Далмата, командира императорской охраны, а заодно и учителя фехтования.
Далмат отступал, София наседала, тесня. Далмат был гораздо крупнее царевны, но та компенсировала разницу проворством и молниеносной реакцией. Она ударила вверх, уклонилась от ответного выпада, ткнула вниз — удар пришелся на костяшки пальцев руки, держащей меч. Сильный удар, жестокий — несмотря на кожу перчатки и тупленное лезвие тренировочного меча, Далмат охнул, выругался и выронил меч.
— Неплохо, — заметил он, потирая руку.
София долго убеждала его обучить ее азам фехтования и оказалась способной ученицей. Практиковались в ее покоях — единственном месте во дворце, где такое подражание заморским веяниям могло сойти незамеченным.
— Но осторожнее, не увлекайся, — предостерег Далмат.
София кивнула. После часа упражнений она дышала тяжело, но прекращать занятие пока не собиралась.
— Продолжим?
— Хорошо, еще разок, — согласился Далмат. — Только предупреждаю: на этот раз тебя не пощажу.
И тут же напал, целясь в талию. София отбила удар, крутанулась вбок. Иоанн насел, рубанул — она снова отбила, рука заныла. Но боль лишь разозлила царевну. Она нырнула под удар, атаковала с яростью, удивившей ее саму. Загнала Далмата, прижала к стене, меч сомкнулся с мечом, но Иоанн толкнул, и София покатилась по полу.
— Не ушиблась?
Царевна вскочила, помотала головой. Конечно, синяк на бедре останется, но это не повод сдаваться. Она повторила атаку, прижала командира гвардейцев к стене, они снова встали клинок в клинок. Однако теперь, когда Далмат захотел повторить прием, София была готова. Она подалась назад, он качнулся, теряя равновесие, София же присела, пнула его сбоку в ногу, и мужчина полетел на пол. Она выпрямилась и ударила плашмя по кисти его руки, державшей меч. Потрясенный Далмат выпустил оружие.
— Боже мой, девочка, да что с тобой? В последние дни ты дерешься, будто забить меня хочешь! Что на тебя нашло?
Смутившись, она опустила меч. Злилась, конечно, и убить хотела — но не Далмата.
— Простите, филос[4]. Вы ранены?
Тот махнул рукой — пустяки.
— Я в последнее время не в себе, — призналась София. — Понятия не имею отчего.
— Девочка, ты со мной не хитри, — сказал Далмат, поднимаясь. — Я тебя знаю как облупленную. Разговоры про замужество беспокоят, так?
София отвернулась, смущенная, — Далмат так легко ее разгадал. Вздохнула, взглянула ему в лицо.
— Замужество для меня хуже смерти. Не для того я росла, чтобы запереться в доме — править слугами и нянчить детей. Я этого не вынесу.
— Душа у тебя крепче стали. Ты выдержишь что угодно. Кроме того, надо же тебе выходить замуж! И супруг может оказаться куда хуже Нотара. В конце концов, он грек, а не какой-нибудь иностранный владыка.
— Ты не понимаешь, — возразила София. — Как только я выйду за него, все кончится. Больше никаких уроков фехтования, никаких занятий со Сфрандзи, никакой политики.
— Брак не так уж плох, вот увидишь, — утешил ее Далмат. — Да к тому же ты еще и не замужем. Между прочим, сегодня ночью соберется совет. Константин будет решать, какое послание отправить Папе Римскому насчет унии.
— Сегодня вечером? Спасибо, филос! — София поцеловала Иоанна в щеку.
Он был прав: есть вещи и поважнее замужества. София поклялась защищать Константинополь и — в браке или нет — клятву сдержит.
* * *
Ночью София кралась босиком по тесному темному коридору с прикрытой лампой в руках. Та бросала лишь тоненький лучик света, освещавший пол под ногами. Влахернский дворец был пронизан тайными коридорами и секретными комнатами. Немногие знали об их существовании, и лишь горстка посвященных могла отыскать нужный путь среди множества одинаковых проходов. София была из их числа. В детстве она часто играла в тайном лабиринте, а повзрослев, использовала его для сбора сведений.
София добралась до конца коридора, поднялась по винтовой лестнице, уверенно ступая в темноте. Наверху проникла в маленький альков, полностью прикрывая фонарь. В кромешной темноте различался иголочно тоненький лучик, пробивавшийся сквозь стену. София глянула в дырочку и увидела зал совета. За круглым столом разместились шестеро: слева — Константин, напротив его — Сфрандзи и Далмат. Императрица-мать Елена сидела спиной к Софии; напротив ее, с дальнего края стола — патриарх Мамма и Лука Нотар, нареченный. София прислушалась: Константин говорил, и благодаря хитрости архитекторов звук слышался так отчетливо, будто император стоял рядом.
— Турки угрожают нам. Мурад говорит о мире, но, боюсь, это только слова. Уже скоро турки нападут. Сфрандзи видел их армию: самое малое, шестьдесят тысяч. Для победы над такой силой нам нужны союзники. Я отправлю посольства в Геную и Венецию, попрошу о помощи. Но это создаст больше проблем, чем разрешит, ибо нельзя нашим послам быть в Италии, не засвидетельствовав почтение Папе Римскому.
Он замолк, осмотрел собравшихся.
— Понятно, что важнее всего для нас сейчас то, что мы хотим — и можем — Папе предложить.
Конечно, важнее всего, ведь ответ Папы и определит политику Константина, решит, объединятся ли католическая и православная церкви, расколовшиеся четыре века назад. Католики настаивали на главенстве Папы и на доктрине филиокве — догмате об исхождении Святого Духа не только от Отца, но и от Сына. Греки же настаивали, что все епископы равны, а Святой Дух исходит лишь от Бога-Отца. Доктринальные разногласия казались незначительными, но их усилили десятилетия взаимного недоверия и открытой вражды, увенчавшиеся в 1204 году взятием и разграблением Константинополя латинянами. Императоры Иоанн и Константин поддерживали унию по политическим мотивам, отчаянно желая помощи Запада против турок. Но духовенство, знать и большая часть народа унии не хотели. София не питала симпатий к западной церкви, но как иначе убедить латинян прийти на помощь Константинополю?
