С этого момента Мурад-бей не надеялся более на спасение. Он понял, что равенство в вооружении отсутствует, что одного мужества недостаточно для победы и что пехота не столь уже достойна презрения, как ему казалось до тех пор. Действительно, 10000 мамлюков не побоялись бы атаковать в открытом поле 50-тысячную армию османов. Они распространили по Каиру тысячи слухов. Все, что они увидели, все услышанные ими рассказы, все, что они узнали на собственном опыте, произвело такой переворот в их взглядах, что они склонялись к мысли о колдовстве. Французский султан – волшебник, который держит всех солдат связанными толстой белой веревкой, и в зависимости от того, в какую сторону он ее тянет, солдаты поворачиваются направо или налево, как один человек; они называли его отцом огня, чтобы передать интенсивность огня артиллерии, стрелявшей картечью, а также ружейного огня его пехоты.
Между тем арабы тревожили войска на марше, не давали отдельным отрядам отдаляться от армии, что крайне затрудняло доставку продовольствия. Генералы Зайончек и Андреосси высадились со своею бригадой в дельте и двинулись параллельно армии по правому берегу, не будучи вынуждены вести бои ни с арабами, ни с [другими] врагами; они заготовили припасы в изобилии и доставили их армии. За несколько дней они добыли сотню лошадей, что позволило им вести разведку. Бой у Шубрахита был славным для французской армии. Правда, у нее было на поле сражения 20 000 человек и 42 пушки, в то время как противник располагал фактически лишь 8000 воинов; но это был первый раз, когда она встретилась лицом к лицу с этой прекрасной и грозной кавалерией.
V
13-е число утомило армию. Она сделала добрых 7 лье, не считая передвижений в ходе боя. Стояла сильная жара, марш по потрескавшимся от нее нолям был очень трудным. Флотилия не могла сняться с якоря ранее 9 часов, когда поднимается северный ветер. Между тем нужно было двигаться во взаимодействии с нею, чтобы поддерживать связь с правым берегом и оказывать друг другу поддержку. 14-го армия выступила очень поздно и с наступлением темноты достигла Кум-Шерифа, где начинается оросительный канал, несущий воды Нила в провинцию Марьют. Солдаты находили в изобилии арбузы, эти исключительно освежающие плоды, и, хотя ели их чересчур много, не испытывали от этого никаких неудобств. 15-го армия встала лагерем в арабской деревне Аль-Кам. В этот день она прошла всего 3 1/2 лье. 16-го она достигла Абу-Нешаба; она сделала 4 1/2 лье. Там пустыня подходила очень близко к Нилу. 17-го армия стала лагерем у Вардана, под сенью пальм. С правого берега она получила партию продовольствия. Она двигалась вперед небольшими переходами, выходя в путь в два часа ночи и становясь на отдых к девяти. Причиной этого была сильнейшая жара, трудность заготовки продовольствия, неудобства, создававшиеся арабами, из-за которых колоннам приходилось идти медленно, чтобы никто не отставал, необходимость дожидаться флотилии, на которую передавались больные и переутомленные, что позволяло не занимать промежуточных пунктов, а значит, не ослаблять армию. Наконец, нужно было в любое время находиться в состоянии боевой готовности, ибо ежедневно поступали сведения об огромных приготовлениях в Каире.
Беи, янычары, арабы, ополчение выступили из города и двигались навстречу неверным. Генерал Зайончек встал на позицию в том пункте, где Нил разделяется на два рукава, образуя дельту; пункт этот именуется «Коровьим брюхом». Евреи во время блуждания по пустыне сожалели о египетских котлах, полных мяса, лука и различных овощей, которых, как они говорили, можно было есть досыта; французы не переставали громко вспоминать наслаждения Италии, в течение двух недель их неудовольствие все возрастало, они сравнивали этот варварский народ, речь которого не могли понимать, жилища этих жалких феллахов, столь же тупых, как их буйволы, эти высушенные солнцем, открытые и лишенные тени равнины, этот Нил – тщедушный ручеек, несущий грязную и мутную воду, наконец, этих ужасных людей пустыни, таких уродливых, таких свирепых, и их женщин – еще более грязных, чем они сами, с цветущими и плодородными равнинами Ломбардии, с общительным, кротким и просвещенным населением венецианских владений. Они жаловались, что находятся в стране, где нельзя достать ни хлеба, ни вина. Им отвечали, что страна эта не только не нищая, а, наоборот, самая богатая в мире; что у них будут хлеб и вино, как только они достигнут Каира; что местность, в которой они находятся, была житницей Рима и оставалась таковой для Константинополя. Ничто не могло успокоить возбужденные умы. Когда «франки» рассказывали о красоте и богатстве Каира, солдаты печально возражали: «Вы говорили нам то же самое о Даманхуре. Каир, быть может, в два или три раза больше, но все равно он окажется кучей лачуг, лишенных всего того, что может сделать жизнь сносной». Наполеон часто подходил к своим солдатам и говорил им, что «воды Нила, который в данный момент так мало соответствует своей репутации, начинают подниматься, и скоро он оправдает все, что они о нем слышали; что они становятся лагерем на копнах ржи, а скоро у них будут мельницы и печи; что эта земля, столь голая, однообразная и печальная, по которой они передвигаются с таким трудом, скоро покроется нивами и даст обильный урожай, который напомнит им о плодородии берегов По и о тамошнем изобилии; что у них есть чечевица, бобы, куры, голуби, что их жалобы преувеличены, что жара, без сомнения, чрезмерна, но станет переносимой, когда они будут на отдыхе и переформировании; что во время Итальянских кампаний переходы в июле и августе также были весьма утомительными». Но эти речи давали лишь преходящий эффект. Генералы и офицеры роптали еще громче солдат. Тяготы этой войны являли собой особенно разительный контраст с дворцами и замками Италии.
Армия была охвачена смутной меланхолией, которую ничто не могло преодолеть, она была подвержена приступам тоски, и несколько солдат бросились в Нил, чтобы найти в нем быструю смерть. Ежедневно, расположившись на бивуаках, солдаты прежде всего чувствовали потребность высказаться. Выйдя из Нила [56] , они принимались говорить о политике, предаваться отчаянию, жаловаться на печальное положение вещей. «Зачем мы пришли сюда? Директория нас сослала!» Иногда они принимались жалеть своего начальника, который всегда располагался на ночлег на берегах Нила и был лишен всего, подобно последнему солдату. Обед штаба состоял часто из тарелки чечевицы. «Это от него хотели отделаться, – говорили они, – но вместо того, чтобы вести нас сюда, почему он не дал нам сигнала выгнать его врагов из дворца, подобно тому, как мы выгнали клишийцев [57] ?» Заметив, что всюду, где обнаруживались следы древней цивилизации, ученые останавливались и проводили раскопки, они вообразили, что именно ученые посоветовали отправить экспедицию, чтобы разыскивать древности. Это настроило солдат против ученых. Они называли ослов учеными. Во главе Комиссии [58] стоял Каффарелли. У этого бравого генерала была деревянная нога. Он много двигался. Он обходил ряды, чтобы читать мораль солдату. Он говорил только о красотах страны, о великих последствиях этого завоевания. Иногда, выслушав его, солдаты роптали; но французская веселость брала верх. «Ей-богу, – сказал ему как-то один солдат, – вам на это наплевать, потому что у вас одна нога во Франции!!» Эти слова, передававшиеся с бивуака на бивуак, заставили смеяться все лагеря. Впрочем, солдат никогда не отказывал в помощи членам Комиссии искусств, которых в глубине души уважал; и, когда эта первая вспышка миновала, Каффарелли и ученые стали пользоваться их уважением. Французская находчивость также помогала найти выход из положения. Одни толкли рожь, чтобы добыть муку, другие жарили зерно на сковороде, а затем варили жареным, получая здоровую и питательную пищу.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
