волков, что ли… Слышу их всё ближе и ближе. — женщину передёрнуло, — А потом кто-то что-то закричал, позвал меня, и меня перевернуло в воздухе, и я… Вдруг оказалась в саду. Цветочки там всякие, травка мягонькая вокруг, да бабочки… Чушь, да?
— Ну, может, не такая уж чушь. Лес и волки — это, несомненно, как сказал бы любой психоаналитик — отражение твоего беспокойства, вернее, беспокойства твоего подсознания. А возникло оно от непонимания и невозможности выбраться из чуждых разуму и привычному миру, обстоятельств. То есть — этого вот лабиринта. А то, как ты спаслась…
Об этом спроси Рахель. Она проснулась, когда я стал трясти тебя за плечо и звать.
— А-а… Так это ты кричал. Ну, спасибо. Спас, можно сказать, от кошмара.
— Ну, положим, не кричал, а шептал — боялся как раз Рахель разбудить. И — всегда пожалуйста. Видишь: нам как бы тонко намекают, что и спать нам лучше… Семьёй.
— Ага. Точно! Иногда я всё же думаю, что в сентенциях недоброй памяти Агнетты что-то было, — румяная и раскрасневшаяся от явно очередной ванны Рахель возникла на пороге проёма, — Это ты сделал всё это. И только для того, чтоб проверить свою какую-то теорию о полигамии! И потешить либидо!
— Блинн… Раскусили вы коварного меня. Сознаюсь: мне всегда было одной жены — мало, и я по ночам ездил ещё и к проституткам… Ну а если серьёзно — думаю, мы не одиноки тут, в лабиринте.
Наверняка существуют и другие команды, с другим, так сказать, составом игроков.
— В смысле — другим?
— Ну, это просто. Например: два мужчины и женщина. Три мужчины и женщина. Один мужчина и одна женщина. Два мужчины и две женщины. А у нас, если вспомните, изначально было — три женщины и один мужчина.
— А почему ты думаешь, что число участников обязательно должно ограничиваться цифрой «четыре»?
— Я так не думаю. Просто лень перечислять: «три мужчины и две женщины. Пять женщин и четыре мужчины…». Вы же все эти варианты можете и сами додумать!
— Можем. Но почему-то не верится. В такое.
— Почему, Рахель?
— Не знаю. Но чувствую, что число «участников» и правда — должно быть ограничено. Хотя бы для того, чтоб по коридорам и камерам не таскалась, тычась туда и сюда, и отгоняя от сосков с водой и лотков с пищей более слабых коллег по несчастью, плохо организованная и вечно спорящая и ругающаяся толпа. Как-то это…
Не соответствует духу этого места, как мне кажется!
— Хм-м… Возможно, какое-то рациональное зерно в твоих мыслях есть. Неспроста же нам практически сразу удалось Агнетту «отсеять».
— Точно. Вначале мне было как-то… Жаль её. Думаю себе — вдруг женщина погибнет из-за своей принципиальности!
— Полина! — Рахель поправила прядь влажных волос, — Называй вещи своими именами. Не «принципиальности», а — дури! Причём — откровенной. А ещё — склочного отвратительного характера. Конечно, там, наверху, — кивок головой, — такие обычно находят себе жертву. Подкаблучника. Паровоз, который тащит по жизни её и её балованных и таких же злобно-склочно-тупых отпрысков, занимающих таким образом жизненное пространство тех, кто более достоин. Порядочен. Умён. Но я согласна была там с этим, и этими — мириться. Ведь там — то всегда можно было их послать куда подальше, сделать ручкой! Или просто самой отчалить: благо — было куда!
А здесь — куда бы мы от неё девались?
— Рахель. Ты дарвинистка? — Полина смотрела с интересом.
— Ну… Не то, чтобы совсем уж рьяная… Скорее — прагматик. Я давно поняла: здесь, в лабиринте, в этом искусственном мире, выживание — куда сложней, чем наверху. В так называемом «социуме». Здесь всё — утрированно обострено. Конкретно.
И нет заботливых родителей, друзей, воспитателей и учителей. Коллег по работе. Свободного пространства. Кучи различных рабочих мест — от полотёра до президента банка. И неспроста взяли именно нас — стариков, имеющих чёткие жизненные позиции и… Опыт. Думаю, именно это — наш опыт, и трезвый взгляд на незнакомые и непривычные обстоятельства — и имело решающее значение для нашего отбора.
И вот мы здесь: в чуждой нам среде. Созданной специально. Искусственно. Чтоб «проредить» злобных стерв, хлюпиков, идиотов, да и просто — психически неустойчивых.
И если хотим выжить, и не оказаться «прореженными», надо действовать не «по совести», и «общечеловеческой морали», а по — разуму! Да, это — должны быть, пусть даже жестокие, но разумные решения! То есть, я уверена, что просто высказала сейчас вслух те принципы, которыми в той или иной степени руководствуется в последние дни и каждый из вас.
Разве не так?!
Керк помолчал, переглянувшись с Полиной. Он не сдерживал улыбки.
Полина сказала за них обеих:
— Именно так. Я-то это осознала, когда мы только отчаливали от этой дуры. В самом первом коридоре-тоннеле. И ещё, помню, думала, что твоему терпению, Керк, только позавидовать: ты так долго пытался эту сучку вразумить!..
— Вразумить можно только того, у кого есть разум. — Рахель покачала головой, — А у этой Агнетты имелся только огромный запас злости на весь мир, и неприятие чужого мнения. Очевидно она, как всегда свойственно глупым и слабым духом, весь мир обвиняла во всех своих проблемах и неудачах. Я… Чего там греха таить: рада, что мы от неё отделались сразу, а не попытались уговорить. Или даже — силой забрать с собой.
— От этого не было бы никакого толку. Мы лишь силы бы и нервы напрасно потратили, — Керк чуть не сплюнул от воспоминаний, дёрнув щекой. — Да и весила она побольше ста двадцати кило. Мы даже втроём не унесли бы такую далеко!
— Точно.
— Согласна.
— Ну что, милые напарницы? Войдём снова в «лифт»?
— Войдём. Потому что шариков с пищей нам за это вряд ли выдадут. Значит, надо шевелить ножками. И мозгочками. И вот ещё что… Мы — не напарницы. Мы твои жёны.
— Точно. — Керк спокойно проконстатировал этот непреложный факт, — Впрочем, если уж на то пошло, я и так все силы собирался положить на то, чтоб вы не пострадали при любом раскладе.
Про себя Керк подумал, что наверняка он уже, если б возникла необходимость, и жизнью бы за них рискнул. И упирался бы до конца. И не потому, что они переспали или привыкли друг к другу. И даже не потому, что столь близки во взглядах на устройство этого и того, оставшегося неведомо где, Мира. Но…
Но он всё-таки надеялся, что его жизнь всё же пока не потребуется.
Ну, хотя бы — в ближайшее время.
Соски в «лифте», и правда,
