— По-твоему, это в порядке вещей — добиться ее благосклонности? — возразил Сервилий, не скрывая недовольства. — Это немалого стоит. Тебе что — ты молод, богат, хорош собой… Я всегда радовался твоим победам, а теперь, когда настала моя очередь, ты как будто завидуешь!
— Нет, нет. Что ты, друг мой! Напротив, я очень рад…
— В самом деле? Не похоже, однако!
— Послушай, Тит, не думай, будто я…
— А вот и да! — резко прервал его Сервилий. — Нисса предпочла меня тебе. И это просто убивает тебя, разве не так?
— Ради всех богов Олимпа, — попытался возразить сенатор. — Но как только тебе могло такое прийти в голову?
Сама мысль о том, что друг мог составить ему конкуренцию в любви, казалась ему совершенно абсурдной. То же самое, что ожидать с минуты на минуту извержения Везувия — вулкана, который лишь иногда слегка ворчит.
— Знаешь, Публий, я думал, ты не такой мелочный!
Аврелий возвел глаза к небу, обращая немую мольбу к бессмертным — в чье существование, однако, не верил, — чтобы они подарили ему терпение.
— Это не так, Тит, — произнес он. — Поверь мне… я только беспокоюсь о Помпонии.
— Ладно, — сухо ответил Сервилий, — в городе больше домов терпимости, нежели храмов, не говоря уже о своднях, и полным-полно доступных женщин: гетеры, куртизанки, содержанки, вольноотпущенницы. Даже матроны вовсю стараются, отбросив стыд и позабыв о супружеской верности. А я за тридцать лет брака не могу позволить себе одну-единственную маленькую шалость?
— Постарайся хотя бы, чтобы жена не узнала! — взмолился Аврелий.
— А как она может узнать? Я не оставляю никаких следов… — весело заверил Тит. Потом вдруг осекся, что-то вспомнив. — О боги! — застонал он. — Косметика Ниссы на тунике! — Произнеся это, Сервилий исчез быстрее молнии, а его друг с осуждением покачал головой.
— Гм… — дал о себе знать Кастор, возникнув за спиной Аврелия, словно из воздуха. — Если я правильно понял радость нашего общего друга, ты должен мне несколько сестерциев, — напомнил он хозяину.
— Клянусь, тут не обошлось без тебя, несчастный грек! — вскричал Аврелий, вручая ему деньги.
Никогда еще он не отдавал проигрыш с таким сожалением.
12.
За пятнадцать дней до июльских календ
На другой день Публий Аврелий без особого энтузиазма продолжил расследование.
Приведя себя в порядок, надев тяжелую тогу с латиклавией — знаком его сенаторского звания, патриций расположился в паланкине рядом с Сервилием и приказал кортежу двинуться в путь.
Пока рабы кричали во все горло, провозглашая его имя и должность, патриций с сомнением задавался вопросом, помогает ли такая торжественность проведению расследования и не лучше ли переодеться в скромную одежду и неузнанным, без всякой помпы, отправиться в таверну напротив школы гладиаторов… Но должность, на которую назначил его Клавдий Цезарь, была официальной, и — увы! — он был обязан соблюдать требования этикета.
Дверь таверны открылась, и Кастор, пешком следовавший за паланкином, тотчас исчез за ней.
Сервилий тоже поспешил выбраться из паланкина — на этот раз без помощи раба, как делал обычно. Он показался Аврелию выше ростом и даже не таким тучным, когда уверенным шагом и с высоко поднятой головой прошествовал вперед. Вот что может сделать с человеком успех у женщин!
Не то чтобы он ревновал Тита, нет, он лишь слегка недоумевал, каким образом этот тихоня так легко сумел пробить брешь в сердце актрисы… если только дело не в том, что его кошелек не уступал по величине его животу.
Видя своего друга торжествующим и довольным, Аврелий даже слегка рассердился и подумал, а не стоит ли охладить интерес актрисы к Титу. Это нетрудно было бы сделать. В сущности, он ведь богаче Сервилия и куда привлекательнее…
Понятно, что он пожертвовал бы собой только с благими намерениями, спасая бедную Помпонию и ее брак, а вовсе не из-за собственного интереса… Он тут же отбросил эту мысль, досадуя, как вообще могла прийти в голову столь примитивная и недостойная идея, явно продиктованная завистью.
— Благородный Стаций! — встретил его Ауфидий с обычным слащавым подобострастием. И все же в его тоне чувствовалось некоторое раздражение: он ведь ничего не может делать, бедный ланиста, пока ходит тут этот человек, всюду сующий свой нос. Да и авторитет его как неоспоримого наставника гладиаторов начал страдать с тех пор, как этот знатный интриган стал расхаживать по школе и отдавать во все стороны распоряжения, пользуясь полномочиями, данными ему Цезарем!
— Хочу поговорить с Гелиодором! — резко приказал Аврелий.
— Как прикажешь, высокочтимый сенатор! — вытянулся перед ним Ауфидий. — Но хочу тебе сообщить, что император назначил новые бои на конец месяца, — сладким голосом добавил он. — И я не могу слишком надолго откладывать тренировки.
— Что же, начинай свою бойню! — разрешил Аврелий, смирившись.
Громкий радостный крик гладиаторов прозвучал ему в ответ. Они обрадовались, что тренировки возобновляются. Неужели эти безмозглые сумасшедшие только и ждали того часа, когда смогут снова убивать друг друга? — удивился сенатор, направляясь к сицилийцу, ожидавшему его в стороне.
Гелиодор равнодушно смерил его взглядом. Как и все гладиаторы, он понимал, что внимание этого патриция в тоге с латиклавией означает только одно — неприятности.
— Мне сказали, что недавно тебя навещала какая-то матрона, — заговорил Аврелий.
— Матрона? — переспросил Гелиодор. — Хоть и богатая, и знатная, Сергия все равно самая настоящая проститутка!
Выходит, речь идет о сестре Маврика…
— И что ей нужно было от тебя в ту ночь, накануне смерти Турия?
— Представляешь, эта бесстыжая хотела, чтобы я выступил у нее дома! — с негодованием проговорил ретиарий. — Я же прямо сказал все, что думаю о ней и ее бесстыдствах: я не Галлик, сказал я. У меня есть невеста на Сицилии, славная девушка, и она ждет моего возвращения. Как только накоплю немного денег, сразу женюсь на ней. Я рискую жизнью, слов нет, но я не собираюсь заниматься всякими гадостями. Это занятие для греков и римлян, у них нет ничего святого… Я родился в горах, и с двенадцати лет меня никто не видел голым, даже мать. И знаешь, что сделала эта блудница? Расхохоталась! — обиженно воскликнул Гелиодор.
Аврелий молча кивнул, воздержавшись от замечаний.
Кто знает, правду ли говорит гладиатор? Подобная стыдливость выглядела несколько странной для человека, профессионально сражавшегося на арене цирка, в то же время известны случаи, когда человек, обладая огромной физической силой, страдает от неизлечимой робости. Может, Сергия использовала Гелиодора только как повод проникнуть в казарму и убрать Турия…
— А наутро я нашел вот это у себя под матрасом! Это, конечно, она оставила, чтобы навести на меня порчу! — обозлился Гелиодор, показывая подвеску в виде глаза с двумя зрачками. — Сергия — колдунья, сенатор, и сразу видно, хочет нас всех заколдовать. Как Турия, убитого в своей комнате, куда никто не мог войти… Такое убийство невозможно совершить обычным путем!
Аврелий взглянул на амулет. Точно такой же, как тот, что найден возле трупа ретиария.
Возможно, кому-то выгодно, чтобы смерть приписали сверхъестественным силам, но совсем не обязательно прибегать к колдовству, чтобы оправдать убийство… Боги и колдуны не имеют ничего общего с этими смертями, решил про себя патриций, собираясь еще раз осмотреть комнату убитого — на этот раз снаружи.
Склонившись над окошком у самого пола, откуда проникал свет в комнату Турия, он снова осмотрел решетку, ища подтверждения своей догадки: да, тростинку легко можно просунуть между ее прутьями…
Собираясь присесть на корточки, он завернул за пояс фалды уже запылившейся тоги, сожалея, что не надел удобную греческую хламиду: кто знает, почему из всех возможных одеяний отцы — основатели Рима выбрали в качестве официальной одежды самую непрактичную.
Наконец, ему удалось присесть на корточки рядом с окошком так, чтобы измерить хотя бы приблизительно угол, под которым отравленная игла могла проникнуть в комнату. Положение тела Турия точно соответствовало этому углу: вот и объяснение загадки запертой изнутри комнаты.
Что же касается смерти Хелидона, то здесь, наоборот, все обстояло иначе. Там убийцу и жертву разделяли половина арены и тысячи зрителей… Необходимо срочно осмотреть место убийства Хелидона, решил сенатор.
— Приветствую тебя, знатный Аврелий! Что ты делаешь на полу, словно наказанный ребенок? — спросил Галлик, неслышно подойдя к нему сзади. — Твой слуга-грек, напротив, ни минуты не сидит без дела. Если так будет продолжаться, Ардуина перестанет сокрушаться о смерти прекрасного Хелидона!
— А что, у них была любовь? — удивился Аврелий.
