разделить со своими избранниками их трагическую судьбу.
Так, следует за разбойником Эрнани, стоящим вне закона, прекрасная и знатная донья Соль:
Люблю Эрнани я. Что почести и трон?
Жизнь кочевую с ним, грозящий нам закон,
И голод, и нужду, и долгие скитанья,
Опасность что ни шаг, лишения, страданья,
Изгнание, войну, тревогу нищих дней
Не отдала бы я за пурпур королей.
(3, 208. Перевод Вс. Рождественского)
А Марион и Тизбе (из драмы «Анджело — тиран падуанский») с полной самоотдачей борются за своих любимых и, если надо, жертвуют ради этого жизнью, как это сделала (в драме «Король забавляется») несчастная Бланш, любящая бессердечного короля.
Высокий накал страстей, пылкие чувства, за которые отдают жизнь, сила преданной женской, мужской или родительской любви, самоотверженность и великодушие — все эти поистине высокие и благородные чувства, воплощаемые романтической драмой с необыкновенной патетической силой, вызывали и до наших дней вызывают отклик в широкой демократической аудитории, к которой Гюго и обращается в своем романтическом театре.
Гуманизм Гюго будит сострадание к несчастным, униженным, искалеченным людям, вроде шута Трибуле, вынужденного изобретать утехи для развращенного и скучающего двора короля Франциска. Трибуле злобен, жесток и язвителен с придворной знатью, но он любит свою дочь Бланш всепоглощающей любовью. С того момента, как он обнаруживает исчезновение дочери, все его слова и действия полны подлинного трагизма, достигающего апогея в заключительной сцене, когда отец видит дочь мертвой:
Нет, нет! Не умерла! Нет, не захочет бог!
Он знает, как горбун несчастен и убог,
Какая ненависть везде калек встречает,
Как от калек бегут, как их не замечают.
А эта девочка была ко мне нежна,
И, услыхав ваш смех, заплакала б она!
(3, 454. Перевод П. Антокольского)
Гюго-драматург умеет глубоко волновать зрителя, взывать к его лучшим чувствам, раскрывая перед ним зрелища крайнего человеческого страдания и трагического столкновения благородных душевных качеств с низостью тех, кто обладает силой и властью.
Этой задаче служат и эстетические основы романтической драмы — ее искусно завязанная, всегда захватывающая интрига, увлекательность сюжета, полного стремительных поворотов и неожиданных открытий в судьбах героев (Рюи Блаз, предстающий перед нами то бездомным мечтателем, то лакеем, то первым министром испанского королевства; воспитанница мастерового Гильберта — Джен, оказывающаяся дочерью английского лорда, и т. д.), а кроме того, насыщенный страстью диалог и эффектные реплики (подобные той, в которой перед испанской королевой неожиданно открывается тайна ее любимого министра: «Меня зовут Рюй Блаз, и я лакей!»).
Однако самая неистовость и преувеличенная патетика в изображении демонических страстей, далеких от прозаической реальности, которой в 30-е годы жили подданные Луи-Филиппа, исключительность и порой невероятность ситуаций (как история лакея, влюбленного в королеву, чего никак не мог простить Виктору Гюго Бальзак, в целом высоко ценивший его искусство), а кроме того, нагромождение ужасов и мелодраматических эффектов всякого рода — яды, кинжалы, убийства из-за угла — во многих, особенно последних пьесах Гюго, стали показателем начала художественного кризиса романтической драмы, особенно резко обозначившегося в провале драмы «Бургграфы» (1843).
В этой драме Гюго, более всех других перегруженной невероятными и фантастическими образами и ситуациями, особенно наглядно выступили слабые стороны романтического театра. Драма была создана в момент творческого кризиса Гюго, связанного со спадом народных движений и общим усилением политической реакции, наступившей в это время во Франции.
В области драматургии влияние реакции проявило себя в попытках возродить классицизм на французской сцене, чему немало содействовали выступления знаменитой актрисы Рашель в трагедиях Корнеля и Расина, а также первые драматургические опыты Понсара — представителя школы так называемого здравого смысла и умеренности во французской литературе. «…Дух века выступил у себя на родине, в Париже, где он пытается всерьез вновь вырвать у романтиков только что одержанную ими победу, — писал в 1840 г. в статье «Ретроградные знамения времени» молодой Ф. Энгельс. — Пришел Виктор Гюго, пришел Александр Дюма… французских классиков уличали в плагиате у древних авторов, — но вот выступает мадемуазель Рашель, и все забыто: Гюго и Дюма, Лукреция Борджа и плагиаты; Федра и Сид прогуливаются на подмостках размеренным шагом и говорят вылощенными александрийскими стихами, Ахилл шествует по сцене, подделываясь под великого Людовика, а Рюи Блаз и мадемуазель де Бель-Иль едва успевают показаться из-за кулис… Какое блаженное чувство должен испытать легитимист, имея возможность при лицезрении пьес Расина забыть о революции, Наполеоне и великой неделе; ancien r*gime [старый порядок] воскресает во всем своем блеске, светские салоны увешиваются гобеленами, самодержавный Людовик в парчовом камзоле и пышном парике прогуливается по подстриженным аллеям Версаля, и всемогущий веер фаворитки правит счастливым двором и несчастной Францией»[31].
Театр Гюго, с его героическим пафосом, был порождением периода народного подъема, начавшегося накануне июльской революции и продолжавшегося на протяжении первой половины 30-х годов (драма «Рюи Блаз» была последним отголоском этого подъема). Когда же героическая волна народных восстаний пошла на убыль, романтическому театру, потерявшему свою питательную почву, пришлось сойти с французской сцены.
Кризис захватил в 40-х годах не только драму, но и все творчество Гюго. Его политические взгляды этих лет смутны и неопределенны, после периода столь бурной активности в области поэзии, прозы и драматургии, он как будто замолкает, в течение нескольких лет ничего не публикуя. В то же время впервые происходит официальное признание Гюго: в 1841 г. его избирают в члены Академии, в 1845 г. он получает звание пэра Франции. Враги поэта не преминули использовать эти обстоятельства, чтобы объявить (в газете «Насьональ», например), что «поэт Гюго умер», а вместо него надо «приветствовать виконта Гюго, лирического пэра Франции»[32].
Однако недоброжелатели, провозгласившие «смерть поэта», не знали, что он уже работал в это время над первыми набросками «Отверженных» и создавал прекрасные лирические стихотворения, которые составят книгу «Созерцания».
Во второй половине века, после многих испытаний, романтизму Гюго суждено было возродиться с новой и поистине громадной силой.
II
ГОДЫ ИЗГНАНИЯ
(1851–1870 гг.)
1. Политический изгнанник Второй империи»,
«Возмездие» и «Наполеон Малый»
Новый этап жизни и творчества Гюго, который зарубежные исследователи с полным основанием называют «новым рождением» писателя, связан с такими крупными политическими событиями, как февральская революция 1848 г. и государственный декабрьский переворот 1851 г.
После февральской революции, сбросившей июльскую монархию и установившей во Франции Вторую республику, Гюго выставляет свою кандидатуру в парламент и становится депутатом Учредительного,
