– Теперь можешь выйти.
Пленница подползает к двери и ждет, пока я открою, и я снова понимаю, что буду по ней скучать. Она продержалась бы гораздо дольше всех остальных. Я не ошибся в выборе этой самки. Такое послушание… Такая готовность доставить мне удовольствие…
– Встань, – приказываю я.
Она поднимается, ее ноги дрожат, но я не помогаю ей. У меня она похудела – значит, была слишком жирной. Женщина ее роста, пять футов и четыре дюйма[4], должна весить сто двенадцать, максимум сто двадцать фунтов[5]. Раньше она весила гораздо больше.
– Иди, – говорю я, и она начинает подниматься по лестнице.
Следую за ней. На верхней ступеньке пленница останавливается и ждет меня, как я и учил. Она смотрит на кухонный стол.
– Разве мы не…
Наотмашь бью ее по лицу, ученица падает на пол и лежит, закрыв рот рукой.
– Я не разрешал тебе говорить. Вставай.
Меня не было дома с завтрака, сейчас далеко за полночь. Я знаю, что девка голодна, но мне плевать.
Женщина встает.
– Иди, – указываю рукой на гостиную.
Она послушно идет, я следую за ней. Открываю дверь шкафа в прихожей и достаю свое длинное пальто. Снимаю дробовик со стены.
– Мы отправляемся на прогулку, – объясняю я. – Открой дверь.
Женщина поворачивает дверную ручку. В прихожую врывается порыв морозного ветра, и она съеживается. Открывает свой рот, но не говорит ни слова, потому что знает свое место. Понимает, что лучше ей не просить пальто или обувь.
Даю ей померзнуть немного, чтобы посмотреть, нарушит ли она правило, задав мне вопрос. Женщина молчит. Я говорю:
– Достань свои домашние тапки и пальто.
Она поворачивается к шкафу и исполняет приказ.
– Хорошая девочка.
Когда девка одевается, я повторяю:
– Иди!
Она повинуется, и я улыбаюсь. Я прекрасный учитель: мои ученицы учатся тому, чему, по мнению многих, невозможно научить. Это лишь доказывает старую истину: женщина рождена, чтобы повиноваться мужчине.
Пленница идет по свежему снегу, зябко кутаясь в легкое пальто. Она бросает на меня взгляд, но не осмеливается заговорить. Ее лицо краснеет от холода, губы синеют. Мы прошли совсем немного, лишь до пустого амбара на расстоянии менее пятидесяти ярдов от дома. Меньше, чем половина футбольного поля. На улице довольно холодно, и она, вот уж чего не ожидал, ни разу не пожаловалась.
Я принял правильное решение дать ей пожить еще несколько дней.
Достаю другой ключ и отпираю большой замок на двери амбара. Поднимаю железную задвижку, и ветер распахивает створки. Мы входим внутрь, и я запираю за нами. Внутри все так же холодно, но нет ветра.
– Спасибо, – говорит моя женщина.
«Спасибо» – единственная фраза, которую ей разрешено говорить без разрешения.
Я киваю и жестом приказываю подойти к стойлу справа. Она повинуется.
– Войди внутрь, – приказываю я.
Девка колеблется. Последний раз мы приходили в амбар для наказания. Она поднимает руку.
– Можешь говорить, – разрешаю я.
– Чем я заслужила ваше неудовольствие? – спрашивает она голосом, дрожащим от холода и страха.
Страх мне нравится больше.
– Ты женщина, – говорю я и указываю на седло на деревянных козлах для пилки дров.
Девка знает, что делать. Мне не нужно снова учить ее этому.
– Я не люблю повторять.
Она всхлипывает, но перегибается через козлы, подставляя мне свой голый зад.
Улыбаясь, снимаю весло с крючка на стене и смотрю на ее ягодицы.
– Ты будешь вести себя хорошо. Ты выучишь свой урок! – Мне кажется, что я выкрикнул команду, но в действительности не говорю ни слова.
Бью ее веслом, и женщина кричит. Плевать, здесь никто не услышит. Я снова бью ученицу веслом по заду, чувствуя, как возбуждающе действуют на меня шлепки дерева по коже.
Но секс с нею мне не интересен. Ни к одной из них я не прикасался в этих целях. Неизвестно, где и с кем они побывали до меня. Свои потребности я удовлетворю позже.
Сначала пленницу нужно наказать.
Бью ее снова и снова, все быстрее и быстрее, она кричит и заливается слезами. Один последний шлепок, и козлы падают, а ученица лежит на полу, всхлипывая, и с ее зада стекают капли крови.
– Вставай! – говорю я.
Девка лежит. Хватаю ее за волосы и рывком поднимаю на ноги. Она кричит от боли и падает на колени.
– Обратно в клетку поползешь на четвереньках, – приказываю я.
И поднимаю весло.
Она начинает ползти. Открываю дверь амбара, и она продолжает ползти в снегу.
Я улыбаюсь.
Даже самые упрямые самки могут научиться повиноваться.
Даже Люси Кинкейд.
Глава 8
Хотя Ной после встречи с Кейт Донован и не думал, что она может стать подозреваемой по этому делу, в пятницу утром он, на всякий случай, тщательно проверил ее с мужем алиби. Сидя за своим столом, Армстронг просматривал множество отчетов и показаний. Их алиби казалось железным – супругов не только не было в городе, они еще и ужинали с начальником федеральной тюрьмы Питерсберга в ночь убийства Мортона.
Данный факт, конечно, вовсе не означал, что Кейт не могла нанять кого-то, чтобы прикончить насильника. Но ничто в финансовой отчетности супружеской пары не указывало на то, что они могли нанять киллера. Ной передал отчеты финансовому аналитику для дальнейшей проверки, однако понимал, что тот вряд ли откопает что-то интересное.
Безусловно, нельзя полностью исключать возможность того, что Кейт знала кого-нибудь, кто согласился бы пришить подонка типа Мортона из добрых побуждений, но вряд ли. Ной хорошо разбирался в людях. Как правило, он считал людей плохими, пока они не доказывали обратное, и все же Кейт не подходила на роль хладнокровного убийцы. Агент считал, что если б она знала, что Мортон в Вашингтоне, и желала его смерти, то сделала бы все сама, а его тело никогда бы не нашли.
В девять в кабинет вошла Эбигейл с двумя стаканами кофе.
– Не знаю, какой кофе ты предпочитаешь, – сказала она, ставя перед ним стакан и вываливая на стол пакетики с сухим молоком и подсластителем.
– Черный, – ответил Ной. – Спасибо.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
