— Она сказала, что скоро заплатит. Но я не потому…
— Что не потому?
Он сглотнул:
— Я не потому рассказал тебе о том, что случилось. Это ужасно. Я так много думал об Эльсе в последние дни… и тут эта неожиданная смерть. И теперь я вижу в этом руку судьбы, вмешательство чего-то сверхъестественного. Не человеку и не паре денежных купюр решать судьбы людей!
Миранда погладила его по руке, и Фредерик почувствовал, что вспотел.
— Я и не говорила, что вы к этому причастны, — ответила она ему сладким голоском, словно кошка, которая только что заметила птичку со сломанным крылом и предвкушает удовольствие. — Всего лишь спросила о деньгах. Скончался муж этой женщины от старости или она задушила его подушкой, какая разница? Мы все равно не узнаем правду, просто вам удобно верить, что Эльса тут ни при чем. Вы же желаете ей добра, не так ли? Теперь она собирается выплатить вам вознаграждение. Отказ ее удивит. Она же уверена, что именно вы убили ее мужа. Может, лучше позволить ей верить в это? Иначе останется только второй вариант: что это она сама задушила мужа подушкой. А мы же не хотим, чтобы об этом кто-то узнал? Пусть все, кроме Эльсы, думают, что ее муж умер естественной смертью, так будет лучше, уверяю тебя.
Фредерик не видел в этом никакой логики, особенно ему не понравилось это «мы» и «вы», как будто Миранда имела ко всему произошедшему непосредственное отношение.
— Конечно, он умер естественной смертью! И мы не можем принять эти деньги, потому что мы этого…
— Не делали? Ты это хотел сказать?
Фредерик кивнул. Миранда провела кончиком языка по губам.
— Я вот о чем подумала. Вам и в голову не приходит, что кто-то из вас троих мог выполнить заказ Эльсы. Что этот кто-то и был тем ангелом возмездия, которого она видела ночью. Ангелом с прекрасными волосами. А ведь ваше агентство называется «Гребень Клеопатры». Все не так просто, как кажется на первый взгляд.
Миранда хитро улыбнулась и, выпустив новое колечко дыма, положила ногу на ногу. На ней, как всегда, были чулки в сеточку. Фредерик хотел что-то ответить, но не сумел ничего придумать. Миранда склонилась к нему ближе, и он ощутил аромат ее духов, старомодный, зрелый аромат.
— Помнишь кроликов, Фредерик? Помнишь, каково это — быть наказанным?
Ему не хотелось вспоминать. Он так часто видел эти сцены перед глазами, что из них можно было бы собрать полнометражный фильм. Зачем Миранда мучает его, заставляя вспоминать прошлое? Фредерик взмолился, чтобы она оставила его в покое, но она настойчиво повторила вопрос. Ее зубы блестели в полумраке, как маленькие жемчужины.
И он внезапно перенесся из «Фата-морганы» в гостиную своего детства.
Часы тикают на стене. В коричневом кожаном кресле сидит мама, положив ногу на ногу и опершись на подлокотник. Она сидит молча и смотрит прямо перед собой невидящим взглядом. Перед ней стоят отец и Фредерик в штанишках и кофте, пытающийся понять, что происходит. Отец подпирает его подбородок пальцем, таким твердым и холодным, что взрослый Фредерик сразу понимает: это был не палец, а дуло ружья.
Фредерик до смерти напуган. Ему понадобились все его силы, чтобы сдержать тошноту, подступившую к горлу, на которое давило холодное дуло. Ему было трудно дышать, все его члены сковало страхом. И он знал: бояться у него есть все основания. Пока отец кричал, он чувствовал себя в какой-то степени в безопасности. Эти приступы ярости возникали внезапно и так же быстро проходили, и Фредерик к ним уже привык. Другое дело, когда отец спокойно и холодно планировал наказание. Такое случалось редко, но заканчивалось всегда плохо. Фредерик сделал что-то непростительное. Теперь его ожидало наказание. Тщательно продуманное.
Фредерик молился, чтобы не описаться от страха. Краем глаза мальчик увидел, как мама пошевелилась в кресле. Он пытался заставить себя не смотреть в ее сторону, но не смог сдержаться и невольно дернул шеей, отчего дуло ружья еще сильнее уперлось ему в горло. Из глаз у него хлынули слезы. Слабость мальчика разгневала отца, и его глаза превратились в две узкие черные щели.
«Я думал, ты уже большой. Что ты — мужчина. Сын, которым я могу гордиться. Сын, который будет помогать родителям. Мы ведь семья. А в семье все должны помогать друг другу, разве нет?»
Фредерик не смог бы ответить, даже если бы захотел: ему мешало дуло — но он знал, что от него и не ждут объяснений. Объяснения нужны женщинам, а не мужчинам, — так говорил отец. Мужчины действуют, а не рассуждают. Мама тогда только улыбнулась и ничего не сказала.
Мальчик чувствовал, что происходящее доставляет отцу удовольствие, ему нравится издеваться над сыном. Он растянет эту пытку надолго, будет мучить Фредерика до тех пор, пока тот не описается от страха или его не вырвет прямо на ковер в гостиной. Но пока он находил в себе силы упрямо смотреть отцу в глаза и слушать.
«Но ты не мужчина! Ты ничтожество! Молокосос! Тебе все игрушки подавай. Ну что ж, тогда мы с тобой поиграем. Тебе повезло — нам нравится играть, не так ли, Мишель?»
Папа все время говорил «мы». Фредерик уже тогда знал, что всю жизнь будет ненавидеть это обобщение, словно отец, мать и он сам были чем-то единым, как Бог Отец, Бог Сын и Святой Дух, про которых твердили в церкви. «Мы все едины, — говорил священник. — Все мы, люди, — часть тела Иисуса, его плоть и кровь». Отец снова заговорил. Ответа от жены он не ждал, да она ничего и не говорила. Женщина в кресле напоминала статую. Белую мраморную статую, которую нарядили в платье.
«Я думал об этом весь день. Нам нужна особенная игра. В которую мы сможем играть вдвоем, ты и я. И я придумал прятки. Но не обычные прятки. Мы спрячем что-то особенное, и, когда мы это найдем, должно случиться что-то особенное».
Папа замолчал и убрал ружье. Рука Фредерика непроизвольно взлетела к горлу, но папа дернул ее к себя. Он сунул мальчику в руку охотничье ружье и сжал его пальцы вокруг дула. Фредерик пошатнулся под тяжестью ружья и невольно сделал шаг назад, чтобы не упасть. Отец засмеялся. Тихо и издевательски.
«Есть что-то особенное в ощущении ружья в твоей руке, согласен? Оружие всегда сопровождает настоящих мужчин. С ним много чего можно сделать веселого, но, прежде всего, оно помогает выжить. Что можно добыть с помощью ружья?»
Впервые в жизни от него ждали ответа, но Фредерик не понимал какого. «Добыть что? Ты убиваешь животных, убиваешь и продаешь. Ты сдираешь с них шкуры, отрубаешь им рога и когти, рубишь их на куски, чтобы выставить на продажу. Ты это хочешь услышать? Для этого тебе нужно ружье?»
«Молчишь? Ты не знаешь? Не знаешь, для чего нужно ружье? Правда не знаешь? Меня это огорчает, но что поделать, ты у нас современный ребенок. Которому ни разу в жизни не пришлось голодать. И никогда не приходилось мерзнуть. И, несмотря на это, ты ведешь себя по-свински по отношению к людям, которые тебя кормят и одевают. Упрямишься, проказничаешь… Хотя от тебя требуют только одного — чтобы ты вел себя хорошо».
Папа показал пальцами, как мало требуется от Фредерика, и этот жест пробудил сидящую в кресле статую к жизни. Мальчик услышал голос, спокойный и уверенный, но не осмелился повернуть голову. Мама спросила, закончили ли они, потому что она собиралась поиграть перед ужином. Ее явное безразличие к происходящему лишило отца выдержки, и он нагнулся к Фредерику, обдавая его запахом пота. Мальчик смотрел на него не мигая.
«Ты должен спрятать ружье! — заорал отец. — Если я не найду его за пять минут, ты победил, а если найду, то возьму его, выйду на улицу и застрелю всех этих чертовых кроликов, которых ты держишь во дворе! А потом мама сделает нам из них рагу, и ты съешь все до последнего кусочка. Ты должен навсегда запомнить, что тебе очень повезло, ведь у тебя есть горячий ужин каждый день. И если я ни разу не найду ружье за всю неделю, а играть мы будем каждый вечер, то я оставлю тебя в покое. И не благодари меня за снисходительность — ты ее не заслуживаешь. Понял? Отвечай, пацан!»
«Да, папа», — хотел прошептать Фредерик, но не смог, язык его не слушался. Он почувствовал, что штанишки стали горячими и мокрыми. Мальчик молил Бога, чтобы тот не дал папе застрелить его кроликов. Лисен, маму-крольчиху с мягким коричневым мехом. Белянку с розовым язычком. Черныша, названного так из-за черных «носочков» на лапках, словно он прошелся по саже. Малыша — самого пушистого из всех, с серым мехом, маленького смельчака. Малыш всегда первым утаскивал большой лист салата и первым бросался Фредерику навстречу.
Он держал кроликов уже несколько месяцев. Лисен ему подарил сосед, у которого, как он выразился, было больше кроликов, чем надо. Крольчиха была беременной, толстой и неуклюжей и вскоре окотилась тремя детенышами, с которыми ей приходилось делить клетку, пока новый хозяин что-нибудь не придумает. Папа был в хорошем настроении, когда сосед предложил Фредерику крольчиху, и ответил «да» — поставив условием, что Фредерик сам будет за ними ухаживать. И мальчик хорошо о них заботился. Он построил им настоящую клетку, застелил дно сеном, следил, чтобы там было чисто, и каждый день давал им еду и воду. Он и не подумал о том, что в других домах едят крольчатину. И был так счастлив, что отец разрешил ему держать кроликов, что не мог думать ни о чем, кроме своих новых друзей.
