предающегося меланхолии Женю Лютикова. В первую же встречу Вадим твердо сказал, что насчет Чайки — какая-то ошибка. Он — не «пневый», нормальный парень, желающий работать, «хотя и заражен этим вашим всеобщим психозом».
— Да? — удивился Лютиков. — Ну что ж, так и запишем. Может, и правда, ты, Вадим, займешься тут этим, примирением. Нам действительно трудно уже здесь отличить, кто прав, а кто нет. А ты свежий человек. Это хорошо. Особенно если иметь в виду осенние перевыборы…
На следующий день Женя неожиданно для всех, а особенно для Эдика, предложил Саркисову назначить Чайку начальником камералки — двух десятков лаборанток, занятых обработкой сейсмограмм. Столь же неожиданно Саркисов принял это предложение, — видно, осуществлять кадровую политику, исходя из Эдикового принципа «все плохие», было очень трудно. Чесноков досадливо бурчал «нахлебаемся мы с таким начальничком». Лютиков презрительно улыбался и рисовал красками портрет Вадима почему-то на фоне разрушенной кирпичной стены со свечой на дощатом полу.
Камеральные «девы» — всех возрастов, многие весьма бойкие — встречали нового начальника дружным смехом и шуточками такого сорта, что бедный заика ходил красным и смотрел затравленно.
2
Уже через месяц Вадим чувствовал себя в новой для него роли геофизика-сейсмолога намного уверенней, чем в первые дни. Он, вместе с Юриком Чайкой и Мишей из Ташкента, участник важного отчета по теме, подготавливающей будущую автоматизацию полигона. Прочитаны труды основоположников сейсмологии и отчеты обсерватории за последние десять лет. В одиночку совершено несколько геологических экскурсий по ближайшим окрестностям, как когда-то, с геологическим молотком и компасом, а также с ксерокопиями геологических схем из трудов академика Б. Б. Ресницына и члена-корреспондента А. Г. Крошкина, двух учителей Вадима-геолога, непримиримых противников по главному вопросу геологии. Здесь они тоже схлестнулись. Ресницын ничего не видит в регионе, кроме обычных контрастных вертикальных движений, только огромного размаха. Крошкин же еще двадцать лет назад картировал здесь длиннющий в сотни километров наклонный разлом по тому, левому берегу Рыжей реки. Этот, невиданных масштабов, надвиг южной, индийской плиты на северную, праазиатскую определяет, по Крошкину, и высокую сейсмичность района, и главные черты строения всей области. Вадиму попался на глаза старый отчет о совершенно необычном научном мероприятии. Устав от бесконечной распри двух геологических школ, Президиум Академии наук Таджикской ССР пригласил ведущих участников спора на экскурсию по всей трассе предполагаемого надвига. Интересно, что ни Крошкин, ни Ресницын не явились лично, вместо них были их лучшие ученики и последователи. Крошкинцев было меньшинство, но они победили. Большинство участников экскурсии признали то, что увидели их глаза: более молодые породы были явно подмяты более древними во многих обследованных точках. Обычное голосование решило вопрос: на геологических картах страны появился этот Надвиг, которого еще недавно, по господствующей догме, и быть не могло.
Сейчас это же самое увидел и Вадим. И хотя по литературе все как будто хорошо знал, все же личное знакомство с Надвигом добавило пару важных страниц в его отложенную отъездом в Ганч диссертационную работу.
То, что видят глаза Вадима-геолога, поразительно подтверждается новым для него сейсмологическим материалом. Сначала все как будто запуталось… Лютиков вытащил еще в первый день, когда разговоры шли в основном о синяках и шайках, толстую папку — каталог механизмов землетрясений, составленный предшественницей Вадима по этой теме Ирой Ураловой. Сверху лежала папка потоньше — текст ее диссертации, защищенной полгода назад, и два оттиска ее статей.
— Разбирайся во всем заново, — сказал тогда Лютиков. — Мы с Эдиком смотрели, смотрели — ничего понять так и не смогли. Интуитивно она, может, и в правильном направлении двигалась, но тогда и воспринимать это надо чем угодно, но только не мозгами. Совершенно не способна баба систематизировать материал. Если придумаешь, как его обработать, результат будет. Нет — черт с ним. Занимайся диссертацией. Или монографией о натурфилософах. Да оно и важней.
Одна из статей Иры привлекла особое внимание, потому что была написана в соавторстве с геологом, а именно с профессором Пиотровским, человеком, с которым у Вадима были давние и отнюдь не безоблачные отношения. Это он, Пиотровский, устроил тогда, семь лет назад, показательный разнос в ресницынской лаборатории статьи Вадима, впервые усомнившегося в основе основ ресницынской концепции, согласно которой движения в земной коре могут быть только вверх и вниз и ни в коем случае по горизонтали. В конечном счете из-за того разноса и вынужден был уйти на время из геологии Вадим… Вадим прочел статью Пиотровского и Ураловой, и ему стало ясно, почему ничего не поняли Лютиков и Эдик. Материалом для статьи послужил якобы вот этот самый каталог. Выводы из него делались геологические, в духе ресницынской концепции: вот здесь поднялось, здесь опустилось. Переход же от материала к выводам был насквозь фальшивым, искусственным. Большая часть механизмов землетрясений из каталога голословно, без всяких доказательств связывалась с поднятиями. Меньшая — с опусканиями. С горизонтальными движениями, вопреки всей мировой нынешней литературе, — насколько ее уже знал Вадим — не связывалось из каталога ничего, отсюда проистекал вывод, явно высосанный из пальца. Хорошие данные Ураловой и ложные выводы Пиотровского были между собой никак не связаны. Это отсутствие связи маскировалось сложностью и непроходимой громоздкостью выкладок и изложения.
Вадим разозлился. И злость помогла ему в работе.
При первом взгляде на эти полчища цифр могло охватить тихое отчаяние. Отчетливо понять, как выглядит наиболее современная модель того таинственного и еще никем воочию не виданного, что именуется очагом землетрясения, удалось не сразу. В голове выстраивалось что-то вроде насекомого с ножками-стрелочками. Одни стрелочки показывали сжатие, другие растяжение, третьи еще что-то совсем непонятное. В конечном счете стало ясно, что очаг большинство авторов воображает примерно как куб горных пород, зажатый в тисках на гигантском природном верстаке.
Правда, куб земных недр отличается от куба в тисках многим — и, прежде всего, тем, что в недрах сдавлены все грани куба. Если эти сжатия более или менее одинаковы, то куб достаточно устойчив, не разрушается. Вот почему под большей частью земной поверхности землетрясений нет или почти нет. Ибо землетрясение и есть разрушение куба…
Куб же дробится тогда, когда его грани сдавлены неодинаково сильно, — это происходит в поясах высокой тектонической активности Земли, например, на стыках гигантских плит-платформ, где глыбятся торосами горы. 15 миллионов лет назад там, где сейчас сидел над каталогами Вадим, началось столкновение плит древних праконтинентов Лавразии и Гондваны. Когда разрушается куб в недрах земли, по записям на группе станций почти всегда можно установить (этим и занималась Ира Уралова), какие грани куба испытали наибольшее сжатие, — ось, проходящую через центры этих граней, так и зовут коротко — осью сжатия, какие — наименьшее (ось, соединяющая их, считается осью «растяжения»).
