ожидал вечернего пира. Юноша надеялся, что в непринужденной обстановке ему удастся спокойно поговорить с Некрасовым, а все оказалось не так… Таким образом, как только обед подошел к концу, экипаж «Сунгача», нанайцы и Удаджалак с удовольствием покинули кают-компанию и вышли на палубу.
— По крайней мере, они смогут свободно поговорить, — буркнул боцман, обращаясь к Томеку.
Томек кивнул. Он хмурился и о чем-то сосредоточенно думал, потом незаметно подтолкнул друга локтем и шепнул:
— Почаще наполняйте рюмку Павлова!
— Да ты с ума сошел?! Водки на него жалко, — возмутился боцман.
— Дайте ему ее досыта, и он уйдет отсюда!
— Не такой он дурак! Он только губы смачивает водкой…
— Надо заставить его напиться. Послушайте… — наклонился Томек к боцману, который сначала покраснел от возмущения, а потом вдруг повеселел и кивнул в знак согласия.
Боцман громко кашлянул. Все с интересом посмотрели в его сторону.
— Мы вот сидим, повесив нос, словно неприкаянные… — начал он.
Павлов привстал так резко, что чуть не сбросил на пол тарелку. Сыщик впился глазами в губы боцмана, чтобы не пропустить ни одного слова. На лицах Смуги и Вильмовского отразилось явное беспокойство, а удивленный Некрасов неуверенно посмотрел на боцмана.
— Что ж, уважаемые господа, мы нагрешили довольно, но лучше признать свою вину и… исправить ошибку, — торжественно продолжал моряк.
— Напился первый раз в жизни, — недовольно шепнул Вильмовский.
— Нет, скорее, с ума сошел, — прошипел Смуга.
Только Томек спокойно слушал речь своего друга, искоса посматривая на присутствующих. А боцман продолжал:
— Да-да, мы забыли, что надо отдавать Богу Богово, а кесарю — кесарево! Мы должны немедленно исправить допущенную нами ошибку! Я первый провозглашаю тост за здоровье его императорского величества самодержца Всероссийского Николая Второго!
Если бы над пароходом нежданно-негаданно разразился гром, то он не произвел бы столь ошеломляющего впечатления, как тост, произнесенный боцманом. Вильмовский побледнел от гнева. Некрасов презрительно пожал плечами, а Павлов испугался не на шутку, считая, что немец поймал его на значительном упущении. Возмущенный в первый момент, Смуга искоса посмотрел на Томека. Заметил искорки смеха, притаившиеся в его глазах, и сразу все понял.
Боцман встал, взяв в руки графин. Наполнил рюмки. Наклонившись над столом у места, где сидел Павлов, задержал руку на полпути и сказал:
— Собственно говоря, вы, господин Павлов, виноваты больше всех, потому что вы человек казенный.
Павлов сгорбился, его лицо посерело, а боцман, обрадовавшись, что привел полицейского агента в смущение, продолжал:
— Виноваты вы больше, чем мы, гражданские, но не печальтесь. Мы восполним это достойное сожаления упущение большей порцией.
Говоря это, он отставил в сторону рюмки Павлова и свою, а на их место поставил стаканы и наполнил их до краев.
— Пьем до дна! — воскликнул он.
Павлов вскочил на ноги и, стоя навытяжку, выпил водку.
Но как только он сел, безжалостный боцман начал опять:
— Мы не имеем права обижать и высокочтимую супругу царя, ее величество императрицу. Наливайте, господин Павлов!
Потом пришла очередь выпить за здравие всех царских детей, родителей императора, родителей императрицы, пока Павлов, чокаясь с боцманом стаканами после каждого тоста, не опустился бессильно в кресло. Посмотрев на него критически, боцман еще раз наполнил стаканы и воскликнул:
— Господин Павлов, за здоровье вашего начальника, его высокопревосходительства министра внутренних дел!
Павлов еле стоял на ногах, покачиваясь из стороны в сторону, и что-то бормотал себе под нос.
Боцман крепко встряхнул сыщика.
— За здоровье министра полиции, слышишь?! — крикнул он.
Павлов сел в кресло. И, свесив голову на грудь, заснул.
Боцман захохотал:
— Вот и прикончила его царская семейка! Даже про своего министра забыл! Как пить дать пожалуюсь на него в Благовещенске губернатору. Но раз эта мразь спит, то я позволю себе изменить тост. Да здравствует революция!
Все встали и выпили до дна. Боцман удобно расположился в кресле, набил табаком трубку и обратился к Некрасову:
— Завершите мою работу, прикажите вашим людям вынести этого пьяницу! До утра он мешать нам не будет!
— Ах, чтоб вас черт подрал, медведь вы такой! — до слез смеялся Некрасов. — Идите ко мне, дайте я вас обниму! Мне всегда казалось, что у меня голова крепкая, но с вами я тягаться не могу!
— Э, что там, это мелочь. Пускай Томек расскажет, как я во время последней экспедиции играл на полные рюмки с китайским купцом из Хотана[35]. Вот у того была крепкая голова!
— Сейчас мы спокойно побеседуем, — продолжал смеяться Некрасов. Выглянув в иллюминатор, он хлопнул в ладоши и позвал: — Эй, Иван, зайди-ка сюда на минутку!
В кают-компанию заглянул матрос.
— Убери-ка куда-нибудь этого господина! Пусть спокойно спит до утра и не портит нам настроения, — приказал капитан.
Взвалив Павлова на плечи, Иван исчез с ним так же тихо, как и появился.
Потекла свободная беседа. Некрасов очень интересовался приключениями, о которых рассказывали гости, и внимательно слушал, забрасывая их все новыми вопросами. У боцмана прямо-таки не закрывался рот. Он умел рассказывать интересно и с юмором. Вот он отставил в буфет третью опорожненную бутылку из-под рома и, беря с полки новую, обратился к Некрасову:
— Сто китов вам в бок, капитан! По всему видно, что вы любите настоящие приключения. Так на кой же, извините, ляд после выхода из тюрьмы вы очутились на этом буксире, вместо того чтобы отправиться отсюда куда-нибудь подальше, в широкий мир?
— Вы не первый, кто задает мне этот вопрос, — ответил Некрасов, печально улыбаясь.
Отхлебнув из бокала глоток рома, капитан затянулся трубкой и стал говорить словно про себя:
— Тогда еще не было Сибирской железной дороги. Я в числе других арестантов пешком перешел через Урал. Закованный в кандалы и с выбритой половиной головы. Трудно вообразить, что происходило в душе несчастных арестантов, которых гнали в Сибирь, когда они увидели пограничный столб, на одной стороне которого виднелся герб европейской Пермской губернии, а на другой — азиатской Тобольской. Некоторые из арестантов плакали, другие целовали родную землю, прощаясь с ней, или собирали ее в мешочек, который прятали на груди.
Я не жаловался на судьбу. Я был готов ко всему. Прочел подписи на пограничном столбе. Нашел среди них знакомые фамилии. По команде «Стройся!» поднял мешок с вещами и, не оглядываясь, пошел вперед — навстречу судьбе.
Мне пришлось близко познакомиться с этапными тюрьмами, постоянно переполненными арестантами, с деревянными нарами, кишевшими насекомыми. Время от времени менялись солдаты конвоя, среди которых бывали службисты, а бывали и такие, которых можно было подкупить, а мы все шли и шли на восток. Так продолжалось многие месяцы. Измученные, исхудалые, мы шли через
