Она обняла его и поцеловала долгим поцелуем.
– Однако ты поправься, нехорошо, ты растрепана…
Она подошла к зеркалу и быстро привела в порядок свою прическу.
– Вот я и готова, – весело сказала она.
На лице ее не было никакого следа волнения.
– Быстрая перемена! – улыбнулся он.
– Такая же быстрая перемена должна теперь совершиться и с тобой и не для меня, а для тебя самого, для твоего же счастья это необходимо. Делом, делом надо заниматься, дорогой мой! Все от этого зависит. Изменишься, и общество к тебе иначе отнесется. Ты послушай, что я буду говорить тебе…
– Опять меня исправлять, – шутя заметил он.
– Нет, избави меня Бог от этого. Я наверное знаю, что тогда бы ты меня окончательно разлюбил, именно за это и очень скоро. Я буду говорить только о тебе, ради твоего счастья. Ты должен понять одно, что любя, я не могу смотреть хладнокровно на твое нравственное падение. Для тебя хочу, чтобы тебя уважали, и не в силах выдерживать двусмысленных улыбок на твой счет. Я тебя люблю… Люблю со всеми твоими недостатками, пороками, таким, каков ты есть. Но другие должны уважать тебя, если ты хочешь ими управлять. Я хочу, чтобы уважали и преклонялись перед тобой, моим богом, моей слабостью… Если же это божество… эта слабость… оказываются безнравственны и низки… Что же я после этого, я, боготворящая тебя… Я должна тогда забыть честь и совесть и поступать во вред делу… От этого-то у меня такая ненависть и проснулась к тебе вчера. Я хочу любить в тебе мое лучшее «я», высшее существо против меня и окружающих нас людей, а вчера, какое было унижение! Где то обаяние и сила, которые меня преклонили и поработили перед тобой?
– Но пойми, что этой силы нет, – нетерпеливо перебил он ее восторженный бред.
– Неправда, она есть, – вскричала она с еще большим увлечением. – Есть она. Ты только не хочешь отвыкнуть от дурных привычек. Ты такой способный, умный и добрый. Душа у тебя отличная, отзывчивая, я помню, сколько раз при мне ты помогал бедным. Если бы ты захотел только, то мог бы встать во главе какого угодно общества, не только у нас. А ты возишься Бог тебя знает с какой дрянью. Например, Шмель. Вчера ведь уличили его, что он подчищает отчеты. Конечно – так нельзя.
Она подошла к нему и взяла его обеими руками за голову.
– Ну, смотри на меня, ведь я любя тебя говорю… Неужели нельзя заняться делом серьезно, без легкомыслия… Вспомни, как мы сошлись с тобой, что говорили, на что надеялись! Как мы могли бы быть счастливы! Ведь у нее одна идея, одно общее дело, будем работать вместе в одну сторону. Если опять выберут, надо бросить прошлое легкомыслие, глядеть на жизнь серьезнее и тогда ты увидишь, что больше этого не случится, все будут уважать, любить тебя, как я люблю…
Он смотрел на нее, но уже скучающим взглядом.
Она этого не заметила.
В передней послышался звонок.
– Вот верно и она… – сказала Надежда Александровна, быстро отскочила от него и поправясь еще раз у зеркала, пошла в залу навстречу приехавшей Дюшар.
Это приехала она и входила уже в залу под густой черной вуалью.
XVI. У актрисы
– Bonjoir, madame, – подала Нина Николаевна руку Крюковской, вошла в гостиную по ее приглашению и откинула вуаль.
– Ах! Вы, монсеньор, здесь? – увидела она Бежецкого. – Я думала, что я буду одна. Я так просила.
Владимир Николаевич молча поздоровался с нею.
Надежда Александровна не дала ему времени заговорить и усадила гостью.
– Я вам за Владимира Николаевича отвечу, – начала она с принужденным смехом, – вы, Нина Николаевна, вероятно, знаете, что случилось вчера. В «обществе» вышел скандал из-за Шмеля. Владимир Николаевич просил меня пригласить вас сюда приехать, боясь лишних разговоров, чтобы не сделать этим вам неудовольствие. Вы простите меня, если я осмелилась исполнить эту просьбу Владимира Николаевича и попросила вас сюда. Он так был расстроен, что я решилась, по дружбе к нему, исполнить его просьбу, даже не будучи с вами знакома. Вопрос в том, что вчера все «общество» ополчилось на Владимира Николаевича и во главе его Коган.
– Я вчера же это слышала и жалела очень, что не знала раньше. Тогда-то можно было это предупредить. Может быть, ничего бы и не случилось, – с расстановкой проговорила Нина Николаевна. – Но мне ужасно странно, что я у вас по поводу этого, – с улыбкой добавила она.
– Я всегда слышала о вас, – перебила ее Надежда Александровна, – как об очень развитой и гуманной женщине, и Владимир Николаевич также всегда говорил о вас с восторгом.
Дюшар потупилась.
– И еще говорил… Я скажу все, Владимир Николаевич? – обратилась к нему Крюковская.
Тот покорно наклонил голову.
– Говорил, что он считает за честь, что вы к нему всегда так дружески были расположены, что и теперь, он убежден, не откажетесь помочь ему подавить интригу Когана и Величковского. Он этого, скажу как член общества и актриса, вполне заслуживает.
– Если только я могу что-нибудь сделать, то сделаю с удовольствием, – жеманно ответила Нина Николаевна, – я всегда ценила заслуги Владимира Николаевича перед «обществом» – вот откуда наше хорошее знакомство, надеюсь, мадам, что это останется между нами.
– О! Вы в этом можете быть уверены вполне, Нина Николаевна… Если Владимир Николаевич доверил мне, то, вероятно, убежден, что отсюда это никогда не выйдет. Я многим обязана ему, а потому очень рада ему услужить, но перейдем к делу. Нужно взять господина Когана за бока, и это сделать можете только вы, Нина Николаевна. Он член в вашем благотворительном Обществе и, как я знаю, очень этим гордится и дорожит. Недавно я с ним каталась, – смеясь прибавила она, – он мне хвастался, что через вас и ваше общество получит скоро отличие и будет настоящим кавалером. Если что можно сделать для Владимира Николаевича, то через него. А затем вы меня извините, Нина Николаевна, ко мне неожиданно сейчас приехала одна моя старинная приятельница, которую я давно не видала, и мне нужно кое о чем распорядиться… Я распоряжусь и сейчас же вернусь. Pardon, – встала Крюковская…
– Ах! Пожалуйста, не стесняйтесь, только прошу вас, чтобы ваша приятельница на знала, что я здесь. Пожалуйста, чтобы это не разнеслось…
Надежда Александровна ушла.
– Как мне странно, – презрительно огляделась Дюшар, – я здесь… я… у актрисы. Но это, мой дорогой, только для вас. Надеюсь, нас никто здесь не подслушивает? – обратилась она к Бежецкому.
– Никто!.. Merci, что приехали сюда… – взял он ее руку и поцеловал. – Вы этим доказали, что действительно я могу относиться к вам, как у другу. У меня большая неприятность, un grand desagrement. Я просто не знаю, что делать? Помогите мне как-нибудь побороть моих врагов. Я только на вас и могу надеяться. У меня нет другой поддержки.
– Так только это нужно… Давно бы сказали… С этим народом я скоро справлюсь. Во-первых, если Коган ваш враг, так завтра же может быть вашим другом, – засмеялась она. – Он у меня теперь в руках… Entre nous soit dit, от меня зависит представить его к тому украшению, которого он с таким нетерпением жаждет.
Она сделала жест около шеи.
– Я председательница общества, стоит мне ему только слово сказать, и он все что угодно сделает. Я сейчас же за ним пошлю, он сам будет ездить к вам просить и устраивать, но…
Она остановилась и пристально посмотрела на него.
– Что это значит, что вы здесь у этой… мадам Крюковской, у актрисы… Fi donc! Это не наше общество. Я ужасно боюсь, – добавила она, понижая голос и оглядываясь, – она разболтает, будет хвастать, что я к ней приезжала, так неприятно, si desagreable!
– Нет, quelle idee, об этом не беспокойтесь, – поспешил уверить он ее. – Я боялся вас к себе просить, тотчас после вчерашней истории. И к вам тоже ехать – скорее бы разнеслось. Вы будьте покойны, отсюда не выйдет c'est plus convenable… Я понимаю вашу жертву и ценю. Вы для меня сюда приехали. С вашей стороны, это в самом деле подвиг. Merci за это… merci.
Он с нежной улыбкой крепко поцеловал ее руку.
Она поцеловала его в лоб и встала.
– Я теперь уеду, неловко долго оставаться. Когана к вам пришлю сегодня же et je lui ferais une petite reprimande, все Бог даст, устроится, как было. Вы завтра вечером ко мне приезжайте кушать чай как ни в чем не бывало. Au revoir! – подала она ему руку, которую он поцеловал, – я вас жду завтра. Je serais seulle a la maison.
Она лукаво улыбнулась.
– Кланяйтесь мадам Крюковской! Пожалуйста, только, чтобы никто не знал, что я здесь была.
Владимир Николаевич проводил ее до передней.
– Уехала? – спросила его Надежда Александровна, когда он возвратился в гостиную.
Она была в шляпе, перчатках и с муфтой.
Он утвердительно кивнул головой.
– И обещала сделать все под мой диктант? – рассмеялась она.
– Уехала и все обещала.
– Теперь ты понял, что я сделала? – положила она ему руки на плечи.
– Понял, – поцеловал он ее руку поверх перчатки, – и плут же ты! Сама напортила, сама же и устраивает…
