— Когда ты думаешь закончить книгу? — спросил Лам.
— Трудно сказать точно, ведь мне необходимо много материалов, — отвечал Нгуен. — Я не хотел бы что-то выдумывать, писать от себя. Я буду цитировать отрывки из книг, где говорится о французском колониализме, а затем придавать им соответствующую окраску. Книга будет состоять из четырех глав: первая — Индокитай до захвата его Францией; вторая — что колонизаторы принесли Индокитаю; третья — нынешняя ситуация в Индокитае; четвертая — Индокитай в будущем.
Нгуен решил назвать свою книгу «Угнетенные». В марте 1920 года рукопись была готова. «Господин Нгуен Ай Куок, — доносил Жан, — намерен издать книгу на свои деньги. Он говорил Ламу, что уже накопил 300 франков… По моему мнению, маловероятно, чтобы какая-то тайная организация снабдила его деньгами, ибо этот человек весьма щепетилен. Он хотел бы, чтобы книга была издана на его личные сбережения».
Однако в свет эта рукопись так и не вышла. В один из вечеров, вернувшись домой, Нгуен обнаружил, что она бесследно исчезла. По-видимому, все тот же пресловутый Жан, знавший о каждом шаге вьетнамского революционера, похитил ее. Однако работа, проделанная Нгуеном, не пропала даром. Отдельные главы «Угнетенных» были использованы в его книге «Суд над французским колониализмом», которая вышла в 1925 году.
Переезд на новое место жительства, пусть это была всего лишь полутемная девятиметровая каморка, означал для Нгуена долгожданное обретение экономической независимости от Фан Тю Чиня и Фан Ван Чыонга, отношения с которыми понемногу теряли прежнюю теплоту.
Фан Тю Чинь, по-видимому, сломленный арестом и тюрьмой, практически отошел от политической деятельности и предпочитал проводить свободное время в бильардных на улице Сорбонны. Фан Ван Чыонгу по складу-характера больше импонировала кабинетная работа, он не умел и не любил работать с людьми. Нгуен возмущался пассивностью друзей, а те, в свою очередь, именовали авантюризмом и ребячеством его поведение и деятельность Ассоциации вьетнамских патриотов. Все чаще между ними вспыхивали яростные дискуссии. Агенты тайной полиции, следившие за их домом, докладывали начальству: «Последние дни каждый вечер происходят шумные споры в доме № 6 по улице Гобеленов. Есть данные, свидетельствующие о том, что идеи Фан Тю Чиня и Нгуен Ай Куока резко отличаются друг от друга». А в одном из документов министерства но делам колоний указывалось: «Нгуен Ай Куок постепенно становится авторитетным руководителем аннамитов, живущих во Франции, в то время как роль Фан Тю Чиня и Фан Ван Чыонга постепенно сходит на нет».
Нгуен тяжело переживал идейный разрыв с друзьями. Ведь оба они были по-человечески дороги ему, он был глубоко признателен им за все, что они сделали доброго для него. Особенно неприятный осадок оставила у него их последняя встреча. Чинь только что вернулся из поездки на север Франции, где он часто бывал по делам своей фотомастерской. Вечером они по традиции собрались и кабинете Чыонга. Поглаживая нервными движениями усы, Чинь недовольно глянул на Нгуена.
— Говорят, ты распространяешь листовки?
— Да, это требования нашего народа. Чыонг помог мне правильно изложить их на французском языке, а я с моими друзьями из Ассоциации постарался довести их до сведения широкой публики и во Франции и в Индокитае. Что же тут плохого, уважаемый дядюшка Фан?
— Я действительно помогал ему, но я сразу сказал, что это опасная игра и она может плохо кончиться, — вставил Чыонг.
— Авантюризм, ребячество, — взорвался Чинь. — Я говорил и повторяю: Франция — цивилизованная страна. Она несет нам свет и знания. Нам нужны только реформы. В несчастьях нашего народа повинны лишь юродивый император, алчные мандарины, феодалы и нотабли. Вьетнаму нужна республика и материнская рука Франции.
Воспитанный в строгих конфуцианских традициях, Чинь в политических спорах предпочитал говорить рублеными, лапидарными фразами «ханваня» — вьетнамского варианта древнекитайского литературного языка, где иероглифы обозначали, как правило, лишь субъект, объект и образ действия, многие же грамматические категории — время, наклонение и другие — должны были домысливаться читателем или слушателем.
— О какой цивилизации вы говорите, дядюшка Фан? — Нгуен от возмущения даже всплеснул руками. — Неужели вам не известно о тех неисчислимых жестокостях, которые творят на нашей родине колониальные бандиты? Тюрем больше, чем школ, и все они набиты битком. Наши соотечественники подвергаются дискриминации, у них нет элементарных прав. Колонизаторы не только угнетают нас, они еще издеваются над нами, заставляют насильно курить опиум и пить спиртные напитки, чтобы отравить нас, сделать из нас идиотов. Цивилизация? Вот посмотрите, как эти «носители цивилизации» относятся к туземцам, я прочел это в газете.
В Хайфоне какой-то французский механик по имени Анри выстрелом из ружья убил у своего дома человека, преследовавшего молодую женщину. Убитый оказался европейцем. Вызванный на допрос, Анри простодушно ответил: «Я думал, что это туземец».
А вспомните, почему произошло восстание в Тхайнгуене, где было пролито так много крови и казнены невинные люди? Его спровоцировал своими зверствами администратор провинции господин Дарль. С целью вымогательства он сажал в тюрьмы наших соотечественников и лично избивал их. За никчемную провинность он закапывал в землю по самую шею подчиненных ему вьетнамцев и разрешал их откапывать только тогда, когда они уже были полумертвыми. И что же? Думаете, наказали власти господина Дарля? И не подумали.
— А ты думаешь, твои петиции помогут исправить положение? — грустно улыбнувшись, заметил Чыонг.
— Нет, не думаю. Но сидеть сложа руки тоже нельзя. Надо что-то делать. Надо объединяться, создавать организации, собирать силы. От колонизаторов милости не доищешься. Разговаривать с ними все равно, что услаждать лютней слух буйвола. Только силой можно вернуть свободу отчизне, другого пути я не вижу. Нашему народу исстари присущи традиции героической борьбы против чужеземных пришельцев. Вспомните подвиги Ле Лоя, Чан Хынг Дао, Куанг Чунга. А как доблестно сражались с французами бойцы Фан Динь Фунга и Хоанг Хоа Тхама! В России народ уже взял власть в свои руки. Поднялся на борьбу и наш сосед — Китай.
— Никакого насилия, насилие — это гибель, — все в том же лаконичном стиле излюбленного «ханваня» отчеканил Чинь. Затем, как бы продолжая мысленно спорить со своим старым идейным противником Фан Бой Тяу, добавил: — Нечего рассчитывать на чужедальние страны, это глупо.
— Наша задача — просвещать темный, забитый наш народ, — прервал возникшую после этих слов паузу Чыонг. — Надо нести ему знания, в том числе и политические. Делать это надо постепенно, осторожно. А так, как ты себя ведешь, твои скандальные речи на собраниях в клубе, на рабочих сходках, эти твои листовки — все это ребячество, причем, скажу прямо, опасное ребячество. Недолго и в полицию угодить.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
