Их нелёгкую долю задолго до меня в красочных деталях описали многие классики отечественной и зарубежной литературы.
Достаточно вспомнить хотя бы такого легендарного персонажа, как Йозеф Швейк, которого поручик австрийской армии Индржих Лукаш выиграл в карты у фельдкурата Каца. Или же нашего, отечественного, Петра Семёновича Исаева — того самого незабвенного народного героя Петьку, что состоял на службе при легендарном красном начдиве-комбриге Василии Ивановиче Чапаеве.
Не сомневаюсь, что вспомнили. Причём без сверхусилий.
Им завидуют и… подражают!
А иногда ими откровенно гордятся.
Как, например, уже упомянутым генералом Скобелевым. Тот вместо того чтобы наслаждаться роскошной великосветской жизнью в свите императора, куда Михаила Дмитриевича определили вскоре после расформирования его казачьей дивизии, напросился в помощники к своему коллеге — начальнику 14-й пехотной дивизии Михаилу Ивановичу Драгомирову. И сам учился, и товарищу в ратном деле помогал.
Как вы, должно быть, догадались, речь ниже пойдёт о денщиках, порученцах, ординарцах или, проще говоря, "личной прислуге", то есть всех тех, кто, в силу своих служебных обязанностей, призван оперативно решать многочисленные проблемы высоких и не очень начальников, начиная практически от ротных, а то и взводных.
Каких только грехов на них сегодня не вешают!
Мол, и походных жён для своих патронов подбирали они из числа подчинённых (налицо, как говорится, конфликт интересов!), и ценные трофеи на войне выискивали отнюдь не самыми честными способами, зачастую мало отличающимися от обычного мародёрства.
Однако не будем спешить с оценками, а тем более осуждениями…
После Гражданской войны институт денщиков в Рабоче-крестьянской армии был временно упразднён, но уже с началом Великой Отечественной снова введён в действие, между прочим, по инициативе самого Сталина.
Вот только функции у помощников красных офицеров оказались совершенно иными, кардинально, можно сказать, противоположными, чем у Швейков или Шельменко. Не тупо прислуживать благородному хозяину, а, постоянно пребывая рядом с боевым командиром, беречь и ограждать его от малейших неприятностей, чтобы с максимальной эффективностью вместе бить лютого, озверевшего врага.
Александр Власов, о котором мы однажды обмолвились, воевал с Подгорбунским уже полтора года, а в разведке и вовсе стал первым помощником нашего главного героя, "ординарцем дьявола", как его называли за глаза некоторые острые на язык сослуживцы. О таких говорят: "Сухим из воды выйдет", но лично мне больше нравится другое выражение: "Его голыми руками не возьмёшь".
Шурик непременно рвался "вперёд батьки" в любое пекло; безропотно и предельно точно выполнял все приказы и требования своего "самого главного", как он не раз говаривал, командира, и даже замещал eró в некоторых пикантных ситуациях, как, например, в той, что сложилась во время освобождения славного западно-украинского города Бучача (об этом речь ещё впереди). А ещё… Он не раз бесстрашно закрывал Володьку грудью во время очередной, грозящей тому, смертельной опасности…
Какой, скажите, старорежимный денщик способен на такие дерзкие подвиги?
Только порученец нового типа.
Нет. Даже не так — верный друг. Товарищ. Младший брат.
Наблюдать за командиром в госпиталь его отправил сам Катуков. Так и сказал:
— Нам без Володьки никак нельзя. Незаменимый, особо ценный кадр, хоть некоторые и утверждают, что таковых в природе не бывает… Так что глядите, долго там не задерживайтесь. Чтоб через неделю, максимум — две, оба встали в строй!
Впрочем, особой надобности в постоянном присутствии Власова возле старшего лейтенанта Подгорбунского в режимном медучреждении не было. Ибо с его работой прекрасно справлялся спасённый Владимиром Борька — теперь рядовой Прозоров…[52]
8 Сейчас зарубежные да и некоторые наши отечественные (хотя мне лично больше нравится выражение — доморощенные) историки по-разному оценивают итоги того величайшего сражения. Однако же все они сходятся в одном, самом главном: успешное окончание Курской битвы окончательно закрепило и — по сути — сделало необратимым коренной перелом в Великой Отечественной войне, начатый полгода тому назад под Сталинградом.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
С этого времени советские войска больше ни на миг не упустят стратегической инициативы и в конце концов таки додавят, добьют ненавистную фашистскую гадину. Как и обещали — в самом её логове.
Но до того радостного мгновения оставалось ещё немногим менее двух лет. Долгих, яростных, трагических, наполненных яркими победами и печальными утратами.
А пока…
Наконец-то познавшая вкус небывалых громких побед Красная армия усердно погнала гитлеровцев на запад. Уже освобождены Белгород и Харьков (в честь чего в Москве устроен первый в истории Великой Отечественной войны артиллерийский салют); теперь на очереди — вся Украина.
Конечно же в тех боях Владимир Подгорбунский не мог не отличиться.
Один из самых удивительных своих подвигов он совершил в Золочевском районе Харьковской области УССР у железнодорожной станции Одноробовка.
Вот как сам Володя рассказывал о случившемся военному корреспонденту, позже выросшему в большого советского писателя, Юрию Александровичу Жукову, специально приставленному к разведчикам "по решению командующего фронтом, дабы наблюдать и описывать все их подвиги". Уже после войны Юрий Жуков напишет книгу "Люди сороковых годов", куда, в том числе, войдёт и рассказ о первой его встрече с нашим главным героем:
"— Ну что ж, давайте знакомиться, — хрипловатым голосом угрюмо говорит он. — Подгорбунский, Владимир… Наверно, вам уже говорили: бывший урка, а теперь гвардии старший лейтенант. Вот так… Что еще вас интересует?
Видимо, этому человеку изрядно надоели люди, приезжающие посмотреть на него, как на диковинку. Это немного нравится ему, щекочет тщеславие, и в то же время его раздражает прошлое, о котором постоянно напоминают, хотя бы и с умилением: посмотрите-ка, как он перековался! — давит и не дает жить обычной фронтовой жизнью, какой живут его товарищи. И Подгорбунский вдруг начинает грубо хвастать:
— Хотите описать, как я одному немцу нос откусил? Святой крест, правда. Можете даже очень художественно обрисовать… Дело было под Одноробовкой. Ехали мы в разведку на "виллисе". Я, автоматчик и шофер. Вдруг за пригорком — шестнадцать немецких саперов минируют дорогу. У них два пулемета. Мы — прыг из "виллиса" и давай строчить из автоматов. Бой… Мой шофер и автоматчик убиты. У меня — ни одного патрона. А немцев осталось четверо. Наскочили… бьют прикладами… Конец? Врешь, не выйдет! Я — прыг на унтер-офицера и зубами его за нос — старый прием уркаганов. Откусил, плюнул… Он навзничь. Остальные опешили — в стороны. Я выхватил у одного винтовку, добил унтера. Потом второго прикладом… А остальные двое сдались. Привез домой на "виллисе". Вот так… — опять добавил он.
Его карпе глаза потемнели. Я знаю, что он рассказал правду, — об этом случае мне говорили в штабе бригады. Но человеческого контакта у нас с Подгорбу неким пока не получается: он весь как-то насторожился, взъерошился, ему, видимо, хочется поскорее отделаться от гостя, — выдать ему пять — десять солененьких деталей и распрощаться. Нет, надо подойти к нему с другого конца. Говорю, что у меня выдался свободный денек, и товарищи в штабе попросили сделать для разведчиков доклад — рассказать, как живет сейчас Москва…
Лицо Подгорбунского сразу меняется, расходятся складки, глаза веселеют, по губам скользнула какая-то неожиданная, полудетская усмешка:
— Да ну? О Москве?.. — Он зовет стоящего поодаль мальчонку в военной форме, с огромным пистолетом у пояса — я его сразу и не приметил. — Это мой адъютант… А ну, адъютант, живо собрать сюда весь взвод! — И, вложив два пальца в рот, пронзительно свистнул.
