И тут пошел у нас разговор, что теперь частные коллекции не распыляют, как прежде при советской власти, вспомнили о профессоре Илье Зильберштейне, основавшем в Москве Музей личных коллекций при Музее изобразительных искусств, до революции изящных искусств, носившем тогда имя императора Александра III, а теперь Пушкина.
– Это Зильберштейн, а не директор Антонова, как начали было после открытия, по-видимому, с ее подачи, писать, основал этот музей, если бы не его авторитет, ничего бы не вышло.
– Вы с ним встречались?
– Еще бы! Чудный человек. Он бывал у нас дома, очень меня любил, у него, бедняги, руки тогда уже тряслись от болезни Паркинсона. Почему мы с ним познакомились, по какому поводу приходил? Он в Париже был у Бенуа, родственников жены. Пришел с письмом от ее тети, дочери Бенуа. Тетя писала, что очень Нину любит, спрашивала по наивности, не сможет ли она приехать во Францию. Илья Самойлович интересовался, как всегда, нет ли у нас чего-нибудь из Бенуа.
Так от частной коллекции Михаила Глазунова пришли мы неожиданно к Музею личных коллекций и его основателю, и пора нам вернуться к рассказу о дальнейшей судьбе Михаила Федоровича.
* * *
На фронте дядя Миша проявил себя как крупный врач, организатор военно-полевой медицины. По его рекомендациям диагностировали и лечили все фронтовые патологоанатомы и онкологи.
Зимой сорок второго он прислал с Северо-Западного фронта машину за племянником, чем спас его от неминуемой смерти. Это важнейший факт в жизни Ильи Глазунова. Спустя два года дядя еще раз отправил за племянником транспорт, на сей раз в деревню, где тот жил, и отвез сироту сначала в Москву, потом отправил в Ленинград, где ему пришлось одному продолжать жить за многих мертвых.
Казалось бы, у Михаила Федоровича даже во время войны все складывалось удачно, ему-то везло, как никому из родственников, разве что только Бог детей не дал, а так все было в порядке. Не раз был ранен, но все раны зажили. Воевал в большой должности. На виду у руководства Советской армии. Всеобщее уважение коллег и больных. И вдруг происходят политические события в Москве, вроде бы не имеющие к нему, врачу, прямого отношения. Но они положили конец карьере, породили отчуждение к власти, бывшей к нему столь долго благосклонной. Арестовали в 1948 году известных советских врачей, обвинили их во вредительстве, попытке отравить… вождей. Все кремлевские светила медицины, попавшие за решетку, часто встречались в годы войны с главным патологоанатомом Советской армии. Вот ему-то, человеку, не раз видевшему смерть в глаза, предложили засвидетельствовать, что действительно арестованные врачи – убийцы. «Вы член партии, должны ей помочь!» Не помог доктор Глазунов партии.
Это одна история.
* * *
Вторая история также связана с происками госбезопасности. Дошла до местных органов информация, что отправленный в лагерь Борис Глазунов, получивший срок по статье за измену родине, той самой, которой так преданно служил Михаил Федорович, состоит в близком родстве со строптивым врачом. Родной брат. Что с того? Однажды товарищ Сталин сказал с высокой трибуны, когда летели головы «врагов народа», мол, сын за отца не отвечает. А тут брат… Но власть не была бы советской, если бы делала все так, как декларировала.
Вызвали большевика Михаила Глазунова на партбюро, откуда вышел беспартийным. Ответил за брата. Труды по онкологии, ордена, раны, заслуги на фронте в расчет не взяли. Началось гонение, безденежье. С тех пор, по словам племянника, занимал вторые роли, хотя пользовался большим авторитетом у специалистов и больных.
Но главную роль опекуна над сыном погибшего брата исполнил до конца. Каждый месяц все годы учебы в институте платил вторую стипендию. Когда повзрослевший любознательный племянник попытался узнать, чем занимается Михаил Федорович, что за наука онкология, услышал от него короткий, в нескольких словах, ответ: «Рак – это вирус, давай лучше поговорим о Константине Коровине…»
После XX съезда партии, где Сталина сбросили с пьедестала, Михаилу Глазунову предложили восстановить членство в КПСС. Но больше вступать в такую партию он не пожелал, хотя многие репрессированные безуспешно годами добивались членства в КПСС, предавшей их однажды. Он поражал смелостью суждений, не одобрял студенческие работы племянника за то, что они скучные.
После окончания института сказал Илье: «У тебя есть все для победы. Только работай». Умер Михаил Федорович в 1967 году. У племянника в Калашном переулке стоят бронзовые подсвечники из питерской квартиры дяди Миши.
* * *
Наконец беру в руки папку с архивом Сергея Федоровича Глазунова. Начну его описание с мартовского номера за 1913 год газеты «Царскосельское дело», выходившей в Царском Селе, где, как мы знаем, жил в детстве отец художника. Заметка в газете сообщает среди прочих городских новостей, что в реальном училище, в актовом зале, украшенном портретом императора и всех царствовавших государей, ученик четвертого класса Сергей Глазунов прочел реферат на тему «Смута в Московском государстве». Реферат на всех произвел сильное впечатление.
«Сергей Глазунов обладает редким даром слова», – сделал заключение репортер. Можно представить, с каким подъемом читал историческое сочинение юный реалист, как вдохновил и разгорячил аудиторию, если вечер закончился пением гимна России и криками «Ура!».
Сергей Глазунов учился отлично, это видно из свидетельств об «успехах, поведении и внимании», наград I степени, выдаваемых ему после окончания пятого и шестого, выпускного, класса. Получил аттестат реального училища весной 1915 года, когда ему еще не исполнилось 17 лет. На полях Европы и Российской империи шла тогда мировая война. Что сделал подававший большие надежды учителям Сергей Глазунов? Поступил так же, как сотни тысяч сверстников, любящих родину и народ. Пошел добровольцем на фронт. 1915-й, 1916-й и неполный 1917 год провел на войне, где заболел, после чего его демобилизовали, выдав «белый билет».
Придя домой, на митинги и собрания не ходил, Зимний не брал, политикой не занимался, вернулся в родные стены, сел за парту в «дополнительный класс» Царскосельского реального училища. 27 апреля 1918 года получил свидетельство на старом дореволюционном бланке, дававшее право поступления в университет, в любое высшее учебное заведение. Из свидетельства явствует, что Сергей Глазунов родился 1 сентября 1898 года. В дополнительном классе изучал, кроме русского, немецкий и французский, блок математическо-естественных дисциплин, историю, законоведение. К тому времени церковь была отделена от государства и от школы, поэтому по Закону Божьему оценки в свидетельстве нет, не заполнена графа «вероисповедание», хотя вопросы эти в старой форме остались.
Несмотря на революцию и продолжавшуюся войну, наступивший голод и холод, Сергей Глазунов учился, как в детстве, увлеченно, заслужил пять четверок и восемь пятерок, в том числе по истории.
* * *
Историю Сергей Федорович любил и знал, мог говорить о прошлом, как о настоящем. Со слов Ильи Сергеевича многие авторы пишут, что родился он в «семье историка». Но это не так; ни по образованию, ни по службе его отец не историк, а экономист, с наибольшей силой выразивший себя не в статьях, монографиях, лекциях, а в хранившихся дома, написанных тайком от коллег и студентов записях вот такого свойства:
«Советская экономика – больная экономика, в терминах экономики ее объяснить нельзя, ее развитие и движение обусловлено внеэкономическими факторами».
Какая сила мысли! Какой советский экономист в 1939 году, когда был вынесен этот приговор «победившему социализму», какой член отделения экономики Академии наук СССР мог такое написать?
В этой же записи читаем: «Крестьянский вопрос дал 1905 год. Он же дал 1917 год. Крестьянский вопрос дает очереди в городе в 1939 году. В этом же вопросе „зарыта собака“ всего дальнейшего нашего развития и наших судеб».
Разве не сбылся этот научный прогноз, разве зарытая собака не взбесилась на наших глазах, устав стоять в очередях за колбасой?
Еще одно пророчество. «Капитализм в городе должен вводиться на тормозах, ибо среди темной рабочей массы живет ряд „социалистических предрассудков“». Если бы наши радикал-реформаторы понимали это в 1991 году, разве выходили бы на улицы люди с портретами Сталина и Ленина сегодня?
Сергей Глазунов видел будущее России на пути «капиталистической эволюции сельского хозяйства».
Конечно же, партия большевиков не могла повести Россию по этому пути. Глазунов пришел к мысли: «Будущая партия должна себя объявить социалистической (нац. – социалистической партией)». И эти слова вместе с анализом кризисов, потрясавших правившую страной ВКП(б), доверил тайной записи.
* * *
В университет не пошел, подал документы в Петроградский технологический институт. Штамп, проставленный на свидетельстве, удостоверяет, что числился студентом с августа 1918 года по декабрь 1921 года. Значит, диплом не защитил, вынужден был уйти с четвертого курса института, слывшего одним из лучших инженерных высших учебных заведений России.
