На свете был лишь один человек, которому мне хотелось излить душу, – сержант Перри Гэхаловуд. Но до сих пор что-то удерживало меня от звонка. Думаю, мне было стыдно, что меня так подло бросили. Дух Гарри Квеберта придал мне мужества, и я решился звякнуть.
– Писатель! – отозвался он каким-то ненормально радостным голосом.
Мне бы понять, что дело неладно: Гэхаловуд никогда не бывал жизнерадостным, особенно со мной. Это не вписывалось в образ. Если мне случалось позвонить дважды за неделю, он выдавал что-нибудь вроде: “Надеюсь, у вас что-то срочное, не просто так вы все время названиваете?” Мне бы догадаться в тот день, что за необычным приветствием Гэхаловуда кроется потребность выговориться. Но я не врубился, слишком зациклился на собственной жалкой истории.
– День добрый, сержант, как дела?
– Это вас надо спрашивать, писатель. Каково оно на Багамах? Дайте помечтать, тут льет как из ведра и холод собачий.
Я обвел взглядом окружавшую меня идиллическую картину и вдруг постеснялся жаловаться. Не решился ему рассказать, что получилось с Реган.
– Как нельзя лучше, – соврал я. – Тропическая жара, сказочное место. Чего же еще желать? Сижу в баре гостиницы, посасываю пиво. Думал о вас, и захотелось вам позвонить.
Единственной реакцией на мои слова было странное долгое молчание. Потом Гэхаловуд неуверенно начал:
– Знаете, писатель, когда вы тогда вечером пришли к нам на день рождения дочери…
Он осекся. Я почувствовал, что ему хочется излить душу, но он уже спохватился:
– Я был рад, что вы пришли.
– У вас все в порядке, сержант?
– Все в порядке.
Мы нажали на отбой. Звонок стал несостоявшейся встречей на расстоянии четырех тысяч километров: каждый из нас нуждался в другом, но мы оказались неспособны это выразить.
Тогда я этого еще не знал, но Гэхаловуд говорил со мной из машины. Машина стояла на улице, в центре Конкорда, а он смотрел через панорамное окно ресторана на свою жену, которая ужинала с каким-то мужчиной. Она снова ему солгала, сказала, что должна допоздна сидеть в офисе. Гэхаловуд подозревал это уже несколько недель, а теперь получил подтверждение: Хелен ему изменяла.
* * *
День проходил за днем, и наконец мое пребывание на Харбор Айленд подошло к концу. Последний вечер я провел в своем бунгало. Собирая пожитки, я извлек из недр дорожной сумки блокнот с записями, о котором давно забыл, и, листая его, обнаружил засунутое за кожаную обложку фото двадцатилетней давности. На нем был я в окружении родни из Балтимора: дяди Сола (брата отца), тети Аниты и кузенов Вуди и Гиллеля.
Я улыбнулся людям, застывшим на глянцевой бумаге. Я так их всех любил. Долго смотрел на снимок, невольно вспоминая постигшую их трагедию. Потом вышел на пляж, в ночь. По песку между деревьями и океаном сновали кокосовые крабы, едва различимые в темноте. На горизонте светились точки. Это не могла быть Флорида – до нее было рукой подать, но все же слишком далеко. Тем не менее мне доставляло удовольствие воображать, будто это Майами, с которым у меня связано столько семейных воспоминаний. Дядя Сол по-прежнему жил там, в Коконат Гроув, в домике, окруженном манговыми деревьями. Я его регулярно навещал, но после выхода “Правды о деле Гарри Квеберта” начались съемки, и я давно его не видел. Мне захотелось его услышать, и я тут же позвонил. Голос у него был бодрый.
– Дядя Сол, сколько лет, сколько зим, – сказал я.
– Знаю, время летит так быстро.
– Ты не приехал на съемки фильма…
– Так лучше. Еще раз спасибо за билет на самолет, надеюсь, ты не сердишься, что я тебя подвел.
– Я понимаю. Дядя Сол, я хочу с тобой повидаться.
– С радостью. Когда?
– Завтра?
– Завтра… если хочешь, – слегка удивленно отозвался он. – Это и вправду будет чудесно.
Дядя и его семья значили для меня очень много. Мы называли их Гольдманы-из-Балтимора, те, кому во всем сопутствовал успех, в отличие от нас, меня с родителями – Гольдманов-из-Монклера. В этой книге не место рассказывать о судьбе Гольдманов-из-Балтимора, но их стоит здесь упомянуть: сейчас я понимаю, что, видимо, как раз в ту ночь, на Харбор Айленде, в моем писательском мозгу зародилась мысль посвятить им книгу, которую я в итоге напишу два года спустя, – “Книгу Балтиморов”.
Выдержка из полицейского протокола
Допрос Уолтера Кэрри
[Показания записаны в помещении уголовного отдела полиции штата в воскресенье, 4 апреля 1999 года.]
Уолтер, вам что-нибудь говорит имя Деборы Майлз?
Да, конечно. Мы с ней встречались пять лет назад. Но вы, наверное, сами знаете, раз спрашиваете. Думаю, вы в курсе того, как я слетел с катушек.
Действительно в курсе. Вы можете рассказать про тот декабрьский вечер, когда вы пытались к ней вломиться?
Я не пытался к ней вламываться, я хотел с ней поговорить; она захлопнула дверь у меня перед носом, я разозлился и запустил камнем в окно. Очень глупо с моей стороны, гордиться тут нечем. Я перепил, но это уж точно не оправдание. Я не хотел ей сделать ничего плохого или силой врываться в дом. Если бы она попросила меня уйти, я бы сразу ушел. Только на посмешище себя выставил в этой истории. К счастью, у меня был друг Эрик, я к нему в Салем несколько раз ездил на выходных, отвлечься.
Вы, видимо, очень близки с Эриком Донованом.
Он мой друг детства. Мы вместе выросли.
И с Аляской вы познакомились благодаря ему, верно?
Именно. Аляска была из компании девушек, с которой мы часто пересекались в Салеме. Эрик с одной из них встречался. Прямо помешался на ней, а она повела себя как шлюха, дала ему от ворот поворот эсэмэской. Разбила ему сердце, бедняге. В общем, он еще из-за их разрыва вернулся в Маунт-Плезант.
В самом деле, он нам об этом говорил. Значит, если не ошибаюсь, он вернулся в Маунт-Плезант раньше, чем к вам приехала Аляска.
Да. Не помню уже точно, когда это было, но Аляска ко мне переехала через несколько недель.
Что заставило Аляску уехать из Салема?
Мы же про это уже десять раз говорили… Хотела переменить обстановку.
Меня интересует, не хотела ли она переехать к Эрику?
Хватит уже про это, не было ничего у Эрика с Аляской. Не знаю, кто вам такое в голову вбил.
Ваша мать.
Не стоит слушать все, что говорит моя мать, уж я-то знаю.
Расскажите, как вы встретились с Аляской.
Первый раз я ее увидел весной 1998 года. В том баре в Салеме, “Блю лагун”. Влюбился с первого взгляда. Глаз от нее отвести не мог.
Ваши чувства были взаимными?
Ну, немножко она меня помариновала. Я прекрасно видел, что нравлюсь ей, но надо было за ней поухаживать. Да я, впрочем, и не возражал. Помню тот вечер, когда она меня наконец поцеловала. Сама прыгнула: мы были на улице, она меня ухватила за шиворот и впилась мне в губы. Черт… не могу поверить, что она умерла…
[Рыдания.]
Хотите, сделаем перерыв?
Нет. Нет, все в порядке… то есть не в порядке, но не надо перерыва.
У Аляски были причины чувствовать, что ей грозит опасность?
Нет.
Но она получала угрозы.
Это я от вас узнал.
Она вам никогда про это не говорила?
Ни разу.
Вы не заметили каких-то изменений в поведении Аляски за последнее время?
Я вам говорил, между нами не все ладилось. Она бывала в дурном настроении, срывалась на меня…
Я имел в виду скорее нервозность, беспокойство. Какие-то совершенно необычные реакции.
Ничего такого.
Уолтер, в ночь своей смерти Аляска, похоже, возвращалась в вашу квартиру. Вероятно, прямо перед тем, как отправиться на Грей Бич.
Что это вы такое говорите?
Свидетель утверждает, что видел ее машину в час сорок ночи. Она возвращалась за вещами?
Понятия не имею.
Где вы были в час сорок ночи с пятницы на субботу?
