– Женщины, женщины, всегда эти женщины! – сетовала она, глядя на его работы. – Почему ты не фотографируешь природу?
– Женщины и есть природа, – объяснял он.
Но она не смягчалась. Они никогда не обсуждали выдвинутые против него обвинения в убийстве, но он не удивился бы, узнав, что в глубине своего глубоко верующего сердца она убеждена, будто он разделался с несколькими из своих бывших моделей с первобытной жесткостью. И тем не менее неделю за неделей Эстела приходила, неизменная, как восход солнца, чтобы прибрать у него. От ее соуса глаза лезли на лоб, и она была его добрым гением. Но он не хотел бы увидеть ее в жюри присяжных на своем суде.
Кухня и столовая в его студии представляли собой одно открытое, просторное помещение, украшенное несколькими большими веерными пальмами и геранью с яркими красными цветами, мексиканской керамикой и испанскими сундуками с затейливой резьбой. В плетеной тростниковой мебели явно просматривалось мавританское и португальское влияние. Ник любил музыку, и в примыкающей к столовой кухне гостиной, или зале, как называла это помещение Эстела, современная стереосистема извергала симфонию Дворжака «Из Нового Света» достаточно громко, чтобы сравниться с агрессивными рекламными роликами. Ник хотел, чтобы звук окружал его со всех сторон.
Эстела зажала уши, подошла к механизму и стала рассматривать кнопки и переключатели с таким видом, словно имела дело с дьяволом.
– Матерь Божья, – пробормотала она по испански, найдя нужную кнопку и яростно на нее нажимая. Музыка оборвалась, и в студии воцарилась зловещая тишина, не считая удовлетворенного фырканья Эстелы. – И что это са мусика? – с подозрением спросила она, повернувшись к Нику. – Я думать, ты любишь джаз.
– Люблю, – подтвердил он. – Но у меня было настроение послушать что то другое.
Это была правда, за исключением одного. Когда Ник включил систему, он точно знал, что хотел услышать, и стал это искать. Он даже знал почему.
Эстела, казалось, пришла в недоумение от его меланхоличного настроения.
– Так… ты хочешь стоять вот так? – Она схватила со своего лотка для рабочего инвентаря метелку из перьев для сметания пыли и уперла руки в пышные бока. – И как я буду убирать, когда ты в таком виде? Когда твоя волосатая задница торчит наружу! – Ник оглядел себя, ища подтверждения ее словам. Он увидел волосатые икры и бедра, его живот и грудь были тоже щедро снабжены темной растительностью, но задница у него не торчала, а если даже и так, то, насколько он помнил, никаких волос на ней не было.
Эстела не ответила на его ухмылку.
– Ладно, только ради вас, сеньора, – проговорил он. – Только ради вас я удалю свою волосатую задницу с ваших глаз.
– Хорошо! – пропыхтела она. – Очень хорошо. И куда ты пойдешь?
– Я собираюсь запереться в темной комнате и погоревать там какое то время, а потом, может, напечатаю несколько фотографий.
Она закатила темные выразительные глаза:
– Аи, фотографии женщин, бьюсь об заклад!
– Совершенно верно.
Ник уже был на полпути из кухни, но успел сдернуть полотенце с шеи и швырнуть его на один из плетеных стульев у бара. Самое меньшее, что он мог сделать, – это позволить Эстеле обозреть свою задницу во всей ее девственной чистоте.
Ее выстраданный стон заставил его улыбнуться. Инконсолата – «безутешная». Правильно ее назвали.
В вестибюле своего дома студии он устроил небольшой демонстрационный зал с белыми стенами, мебелью красного дерева и куполообразным стеклянным потолком. Далее простиралось рабочее помещение – изобиловавшая закутками комната была уставлена сложным фотооборудованием, которое он использовал, работая в основном над рекламой, тут же находились два помещения для переодевания, темная комната, внутренний дворик с естественным освещением и сад терраса для съемок на улице.
Его работы были представлены в галереях, но он понял, что для бизнеса ему не помешает место в рабочей студии, где клиенты смогут увидеть его снимки. Не то чтобы в настоящий момент у дверей собралась очередь, но он слышал, что галереи бойко распродавали его фотографии с тех пор, как разнеслась новость об убийстве. Ничто так не оживляет интерес, как скандал. Только одно превосходило скандал – смерть автора. Это гарантировало немедленную славу. Даже для Дженифер…
Ник мгновение помедлил, рассматривая то место на стене, где висела ее фотография. Детективы из отдела по расследованию убийств конфисковали ее, но Нику не нужна была фотография, чтобы оживить в памяти образ этой женщины. Красавица Дженифер, безумно, отчаянно несчастная Дженифер. Ее безжизненные глаза смотрели с экранов телевизоров и с первых страниц главных газет на протяжении дней, недель. Она всегда говорила, что когда нибудь мир встанет и признает ее. Теперь он вставал.
Ник пожалел, что не захватил полотенце. В студии стоял ледяной холод, а шея у него была влажной от пота. Эстела любила выключать обогреватель, когда работала, и он сам старался поддерживать в этом помещении прохладу, если только ему не предстояла работа с моделью. Гусиная кожа казалась извинительной, когда ты вырос в покосившейся хибаре в Восточном Лос Анджелесе, с разбитыми окнами вместо кондиционера. По счастью, в одной из комнат для переодевания он держал хлопчатобумажный спортивный костюм на тот случай, если между сеансами фотосъемок удастся втиснуть тренировку.
Брюки и обрезанная черная футболка висели на крючке за дверью этой комнаты. «Si esta vibora te pica, no hay remedio en la botica». Натягивая мягкую хлопчатобумажную ткань, Ник повторил инструкцию на футболке. Она предостерегала от неосторожного обращения с огнем, но он предпочитал дословный перевод: «Если укусит эта змея, лекарства в аптеке ты не найдешь».
С тех пор как в средствах массовой информации разразилась эта буря, он редко позволял себе думать о Дженифер. Существовала граница между страстью и одержимостью, и Дженифер неоднократно ее переходила. Если Ник и сожалел о ее смерти, то в основном потому, что стал ее причиной. Жизнь моделей не так легка, как кажется, все они отравлены ядом самолюбования, но Дженифер – особый случай. Она была одержима идеей пострадать за любовь, может, даже умереть ради нее. Она искала статуса жертвы, стремилась к нему. Она была и святой, и блудницей, идеальной и безнадежно испорченной, и в конце концов она заставила его презирать ее. Боже, он, конечно же, сожалел о ее смерти… но он не собирался отправляться из за этого в газовую камеру.
В темной комнате было темно, как в исповедальне.
Ник закрыл за собой дверь, и чернильная тьма озарилась пунцовым светом, когда он включил красную лампу. Несколько минут спустя он уже смотрел, как материализуется в проявочном растворе лицо его последнего объекта. Женщина, обретавшая у него на глазах очертания, резко отличалась от Дженифер. Физически она была очень на нее похожа – обе были стройными, среднего роста, – но цвет волос у них был разный. Медовые волосы этой женщины были забраны в хвост, в ушах висели тонкие золотые серьги в виде колец. Хотя она была миловидной, внимание привлекал ее задумчивый профиль.
