Найт стоял за спиной учителя, пока тот открывал комбинированный замок своей квартиры, и всё сильнее чувствовал, что не должен был соглашаться ехать сюда.
— Прошу! — широким жестом пригласил господин Миккейн, когда тяжёлая бронированная дверь медленно приоткрылась.
Найт осторожно, как кот, переступил порог и широко раскрыл рот в изумлённом вздохе, совсем забыв о приличиях.
Он не привык к подобному интерьеру жилых помещений. Мальчик рос на женской половине дома своего отца, увитой шелками и легчайшими драпировками. Там царил полупрозрачный стеклопласт, искусно гранённый замысловатыми узорами, в которых преломлялись и распадались на радужные осколки солнечные лучи. В холле дома господина Миккейна всё было простым до грубоватости и при этом аристократическим. Здесь время как будто прыгнуло на пару веков назад. Найт видел такое лишь на картинках в Сети.
Набивные обои, деревянные — действительно деревянные! — панели, элегантные бра с фигурными плафонами из матового бордового стекла. Пол не покрыт гладким пластиком, а выложен косой «ёлочкой» из деревянных отполированных дощечек. Найт присел на корточки и потрогал тёплую лакированную поверхность кончиками пальцев. В памяти всплыл термин из исторических очерков о быте XX–XII веков. «Паркет». Впрочем, его придумали вроде бы гораздо раньше.
Господин Миккейн, слегка улыбаясь, тем временем скинул пальто и повесил его на кованую напольную вешалку. Запер дверь и только после этого отвлёк Найта от любования паркетом.
— Это не такая уж редкость. Многие люди, которые могут себе это позволить, заказывают подобное напольное покрытие. Просто этот мир ценит прежде всего функциональность, простоту, удобство эксплуатации. А паркет… Ох, Найт, если бы ты знал, что это за капризная штука — паркет! Его постоянно надо полировать и чистить совершенно особым образом, он не выносит перепадов температур, влажности и покрывается царапинами быстрее, чем стены в неблагополучных районах — неприличными надписями. Думаю, моя жена в тайне мечтает убить меня за то, что я заказал этот пол.
Найт широко распахнул глаза. Разве такое возможно — чтобы биологическая женщина мечтала убить своего хозяина, а он знал об этом и не сдавал опасную самку обратно в Оазис?! Заметив удивление на лице мальчика, господин Миккейн засмеялся и похлопал его по плечу.
— Конечно же, я в переносном смысле. Жена у меня — просто золото… А вот, кстати, и она. Познакомься, дорогая, это Найт, мой ученик. Найт, это моя жена Мона.
Найт рассеянно кивнул, не в силах перестать пялиться совершенно некультурным образом на показавшуюся в холле самочку. В отличие от всех когда-либо виденных им биологических женщин, эта не была укутана в шуршащие и благоухающие прозрачные ткани, гирлянды из крошечных колокольчиков и металлических кругляшков; голову и лицо её не покрывало несколько слоёв вуали; волосы не сверкали нитками бус, удерживающими замысловатую причёску, и не лежали на плечах тяжёлыми волнами; и главное — её лицо было совершенно чистым, без малейшего следа макияжа, без накладных ресниц всех цветов радуги, без крошечных страз, без филигранной росписи вокруг глаз и на висках. Перед Найтом стояло маленькое опрятное создание в чём-то вроде приталенного летнего плаща из мягкой, чуть блестящей ткани. «Платье! — радостно вспомнил Найт. — Это называется „платье“!» На талии платье было перехвачено широким поясом, спереди которого свисал прямоугольный отрез белоснежной материи с рюшами и карманами. Волосы женщины были гладко зачёсаны назад и собраны в тугой пучок. В ушах поблескивали маленькие, аккуратные серёжки. Эта самочка могла показаться блёклой на фоне райских пташек из гарема Мастера Ирона, но Найт немедленно проникся к ней симпатией и сразу же решил, что она самая красивая на свете.
— Какой милый мальчик! — приятным мягким голосом произнесла Мона, приблизившись. И вдруг встревоженно ахнула, всплеснув руками:
— Что это у тебя, синяк?
Тёплая нежная ладонь легла на лоб Найта.
— Да это я так… — неопределённо пожал плечами мальчик.
— Наверное, дрянные мальчишки тебя в школе обижают? У меня есть одно отличное средство от ушибов и синяков… Ах, заболтала! Проходите, сейчас будем обедать. Дорогой, покажи Найту ванную, пусть вымоет руки с мылом.
— Пойдём, Найт, — сказал господин Миккейн, и они прошагали по узкому коридору к деревянной двери. По дороге Найт рассматривал висящие на стенах картины в тяжёлых фигурных рамах.
— Они сломались? — спросил мальчик.
— Почему это картины должны сломаться? — усмехнулся господин Миккейн.
— Ну… Они не двигаются.
— Они и не должны двигаться. Это же не плазменные панели и не фрактальные пластины. Эти картины остаются такими, какими их нарисовали, навсегда. Конечно, у меня не оригиналы, а всего лишь репродукции. Оригиналы почти все безвозвратно утрачены во время так называемых Тёмных веков после Пыльной Войны. Некоторые уцелели и теперь хранятся в Мунихе, столице Эуро. Некоторые выкуплены Главным Историческим Хранилищем Октополиса, столицы Империи. Иногда голограммы, снятые с этих произведений искусства, демонстрируются широкой публике. Но они не очень-то пользуются успехом. Наверное, по причине того, что эти картины «сломались».
Историк засмеялся. Найт смущённо улыбнулся:
— Но ведь и правда не очень интересно смотреть. Всегда одно и то же.
— Тут важно уметь видеть каждый раз что-то новое в, казалось бы, совершенно знакомом и неизменном изображении. Вот, к примеру, посмотри на эту картину. Это работа, как считается, Леонардо да Винчи, «Мадонна Литта». Принято также считать, что именно с неё началось Высокое Возрождение прошлого. Удивительной судьбы шедевр. Он хранился в музее северной столицы находившегося на месте Империи государства, пока эта столица не погрузилась под воду во времена послевоенных катаклизмов XXIII–XXIV веков. Но позднее её подняли со дна Эурийского моря, которое образовалось в результате таянья арктических льдов и опущения тектонических платформ. Посмотри, какой удивительно глубокий пейзаж за спиной женщины. Кажется, можно войти в картину и отправиться на прогулку в эти горы. Я просто физически могу ощутить свежесть горного воздуха… Или вот, приглядись. В левой руке младенца птичка щегол, название которой на древнеитальянском удивительно созвучно со словом «кардинал». Это такой церковный сан. Художник лукаво намекает зрителю на то, что в должность кардинала вступил совсем ещё юный мальчик… Я потом как-нибудь объясню, что такое кардинал, сан, церковь и прочее… А вот Бронзино, «Аллегория с Венерой и Амуром». Весьма многозначительная картина. Согласно древнегреческой мифологии, эта женщина является матерью этого мальчика. Практически инцест! Посмотри, как бесстыдно она теребит собственный сосок и как игриво высунула кончик языка. А как завлекающе Амур выставил зад, ты только взгляни на этого маленького негодяя!.. Однако в далёком прошлом не все люди замечали такой откровенно эротический подтекст, загипнотизированные шедевральностью исполнения. Они просто не могли поверить, что гений способен в такой циничной форме поиздеваться над общественной моралью.
Найт почему-то представил, как лезет целоваться к Лилии, содрогнулся от ужаса и покраснел до корней волос.
— Вот я так и знала, что до ванной будете полдня добираться! — высунулась в коридор Мона. — Дорогой, не мучай ребёнка, скорее мойте руки и за стол! Суп стынет. А об искусстве поговорите за послеобеденным чаем.
В ванной всё оказалось столь же непривычно, как и в холле. Казалось бы, ничего необычного по отдельности — кафель, душевая кабинка, раковина, полотенца на изящных крючках. Но всё вместе напоминало те же картинки из Сети, изображающие быт давно минувших довоенных времён.
Тщательно намыливая руки, Найт проговорил негромко:
— Господин Миккейн, вы не обидитесь, если я кое-что скажу?
— Как я могу решить, обижусь или нет, если даже не догадываюсь, о чём ты хочешь спросить?
— Ну… Я просто хотел сказать… Ваша жена такая странная… Она много говорит и указывает вам. И она как-то странно одета.
— Ох, Найт! Если б ты знал, сколько времени я потратил на то, чтобы сделать её такой «странной»! Одно только переучивание с обращения ко мне «мой господин» на «дорогой» отняло не меньше года. А когда я заставлял её одеваться по-человечески, а не по-павлиньи, она рыдала и пыталась выяснить, чем меня прогневила. Когда я стал принимать участие в воспитании собственного сына, она решила, что я собрался сдать её обратно в Оазис по причине «профнепригодности». И никакому обучению сверх того, что получила в Оазисе, Мона категорически не поддаётся. Любая попытка предложить ей выразить собственное мнение по поводу происходящего в стране или событий прошлого обречена на провал. В лучшем случае она отмахивается, мол, «это ваши мужские дела», а в худшем пугается и убегает.
