И уж совсем порадовало Кесслера, когда после ухода парикмахера вошел дежуривший у двери охранник.
– Не желаете ли принять душ, сэр? – спросил страж, обозначив в дверях стойку «смирно».
– Желаю, приятель. Давно желаю.
– Тогда прошу следовать за мной.
Душ, куда отвел Кесслера охранник, располагался здесь же, в конце коридора.
Сколько стоял под горячими – едва можно было терпеть – струями обер-лейтенант, он не знал: полчаса, час… После стольких дней, проведенных в условиях, далеких от комфорта, это было верхом блаженства.
А когда, намывшись душистым мылом и большой мохнатой мочалкой вволю, Кесслер вышел в раздевалку, то вместо своей старой грязной форменной одежды он обнаружил чистое белье и вполне приличную больничную пижаму.
…Все эти приятные превращения произошли за восемь последних дней. На утро девятого, едва медсестра успела унести посуду, в «палату» вошел следователь.
– Доброе утро, господин Кесслер, – улыбаясь, как старому доброму знакомому, прямо с порога заговорил Пакстон. – Спрашивать вас о вашем самочувствии я не буду, это и так видно. От вас пышет здоровьем, как от раскаленной печки – жаром. А вот искреннюю благодарность за ваши самоотверженные действия и извинения за действия нашего солдата прошу от меня принять.
– Ну что вы, мистер Пакстон, какие могут быть извинения, ваш солдат действовал согласно инструкции.
– Если бы он действовал согласно инструкции, этого инцидента можно было бы вообще избежать. Ну да ладно, что произошло, то произошло, – с плохо скрытым раздражением проговорил следователь и окинул «палату» хозяйским взглядом. – Ну что ж, вполне прилично. Надеюсь, жалоб или претензий у вас нет?
– Есть, мистер Пакстон. Только, боюсь, мои жалобы и претензии никто не примет.
– Да? И какие же? – Пакстон спросил это с таким искренним удивлением, что Кесслер от души рассмеялся.
– Слишком красивую и неприступную медсестру вы закрепили за мной. Каюсь, каждое ее появление пробуждает во мне низменный инстинкт. Между нами: я как-то попытался провести разведку боем, но, увы, потерпел поражение, крепость осталась неприступной. Мало того, я получил такой сокрушительный отпор… Интересно, как этот случай она отразила в своем рапорте вам. Надеюсь, не сильно насмехалась надо мной?
Тремя днями раньше Кесслер действительно довольно фривольно повел себя с медсестрой, когда та принесла ужин. Он попытался обнять ее сзади за талию и сделал это с нарочитой грубостью, как и должен поступать неотесанный солдафон, за что и получил от женщины звонкую пощечину. Тем не менее, уходя, она мило улыбнулась и, сделав неизменный книксен, пожелала ему приятного аппетита.
Пакстон отодвинул от стола один из стульев, поудобней установил, сел и ослабил узел галстука: жест обыденный, тем не менее говоривший о многом: о неофициальности беседы, например.
– Тот инстинкт, о котором вы говорите, не является инстинктом низменным. Он является инстинктом первородным и развит в человеке сильнее других. А медсестра?.. Она совсем не насмехалась над вами. Тот случай в рапорте она упомянула лишь вскользь. Написала, что вы проявили к ней повышенное внимание как к женщине. Это все. Но устно спросила, может ли она, в целях более полного изучения объекта, то есть вас, ответить вам взаимностью. Так что оборона, на которую вы сетовали, дала-таки трещину.
– Ну вот, взяли и все испортили, – разочарованно проговорил Кесслер. Наживка с рапортом сработала: Пакстон заглотил ее, и сделал он это намеренно, обер-лейтенант это понял. – Могли бы мне этого и не говорить. В крайнем случае, соврали бы что-нибудь. С этой минуты как женщина она перестала меня интересовать. С вашей санкции она мне не нужна. А что доктор?
– О-о… На него вы произвели хорошее впечатление. Отзывается о вас в восторженных тонах. С эпитетами. Особенно подчеркивает ваше умение четко формулировать свою мысль и способность делать неожиданные выводы. Это не слишком для командира штурмовиков? С такими-то данными вам бы в штабе сидеть… Или – в разведцентре. А?
– Ничего, может, еще посижу.
Пакстон даже не заметил, как нить разговора перешла к Кесслеру, и он попытался инициативу перехватить; сыграло обычное самолюбие.
– Скажите, а с рапортом вы ввернули, чтобы определить, в каком направлении движется ваше следствие?
– Ну не в благодарность же за власовцев вы устроили мне курорт. Интересно, что бы вы придумали, не тресни меня ваш охранник по голове?
– Что-нибудь придумали бы… Скажите, господин Кесслер, все, что касается оберштурмбаннфюрера, с которым вас взяли, правда?
– Абсолютная.
– И про документы вы ничего не знали?
– Какие документы? – чуть склонив голову набок, спросил Кесслер.
По тому, как он это спросил, Пакстон понял: о документах Кесслер действительно ничего не знал, а он, Пакстон, задав о них вопрос, сделал ошибку. В чем конкретно она заключается, Пакстон просчитать еще не мог, но то, что он ее совершил, – чувствовал.
– Вы знаете, а я вам верю. Не знаю почему, но… верю. И рассчитали вы все правильно. Доктор оказался хорошим психологом, с его выводами я вынужден согласиться. Вами заинтересовались, господин Кесслер. На днях с вами встретится представитель Управления стратегических служб. Слышали о такой организации?
– Так, краем уха.
– Ну так вот, все материалы по вашему делу мне предписано передать этому представителю. Вас ведь именно это интересовало, когда вы хотели узнать о направлении вашего следствия? Вот вы и узнали. – Пакстон с видимым сожалением улыбнулся. – Так что скоро, господин Кесслер, мы с вами расстанемся, а жаль. Общение с вами доставляло мне удовольствие. Но это еще не все…
В дверь тихонько постучали, и тут же на пороге, с подносом в руках и очаровательной улыбкой на устах, появилась медсестра.
– Кофе, господа? – она сделала книксен.
– Вы всегда так предусмотрительны, мисс Трейси? Кофе нам сейчас как нельзя кстати. Вы как, господин Кесслер?
– С удовольствием.
Медсестра вошла и переставила чашки с блюдцами на стол. Кесслер заметил, что сейчас ее белый медицинский халатик был несколько короче, чем обычно, по крайней мере колени были открыты полностью.
– Мисс Трейси, – остановил ее уже на выходе Пакстон; она – вся внимание, с готовностью обернулась. – Господин обер-лейтенант сетует на скуку, которую он испытывает в этих четыре стенах от вынужденного бездействия. Не могли бы вы взять над ним шефство и хоть изредка скрашивать его одиночество?
Женщина потупила взгляд и – как показалось Кесслеру – слегка порозовела.
