Разговаривал Кингоро с ними на хорошем русском языке с легким акцентом, без свойственных японской элитной самурайской касте чванливости и превосходства, видя в них и уважая силу настоящих мужчин, воинов. Но чем больше симпатии он внушал к себе, тем большее раздражение рождалось в душе Михаила – все-то Кингоро говорил правильно, но…
«Вот именно „но“…» – Михаил молча вглядывался в слегка растерянные лица друзей, прочитавших договор и размышлявших, как и он, причем явно не над содержанием договора, а над осмыслением своего внутреннего «я».
«Японец предложил нам жизнь, как хозяин, как деляга, как плут и мошенник. Вначале украл, а потом предложил нам выкупить, да еще обрядил эту сделку в шикарную тогу благодетеля и патриота. Ну впрямь – отец родной. Но это его профессия. Расквитаемся», – прислушиваясь к правильным речам японца, Михаил опять почувствовал раздражение.
«Для того чтобы остаться в живых, есть много возможностей. Можно согласиться с предложением и всю жизнь преданно лизать руку хозяина. Можно, для видимости, согласиться и потом сбежать, прячась и боясь разоблачения, с мелким чувством трусливого раба. Чтобы выжить, можно придумать еще много подобных вариантов, вариантов трусливо поджавшего хвост проигравшего. Но тогда человек просто выживает, он перестает жить. Ведь жизнь – это победа над врагом, над обстоятельствами, над своими слабостями…»
Кингоро предлагает продать свою Родину. Пусть она находится под властью их врагов, но он предлагает бороться не для ее освобождения. Против большевизма, но для интересов Японии. «Хакко итиу» – весь мир под одной крышей, японской крышей.
«А вот хер вам!.. Аристократ поймет аристократа… Поймешь ты!.. Когда умоешься кровавой самурайской юшкой… Все правильно. Предательство – это отклонение от нормы, и нормальный человек ощущает отклонение от этой нормы. Это выше идеологии социальных философствований, это зовется просто – совесть. Предавать нельзя не только что-то или кого-то. Нельзя предавать самого себя. Предательство не побеждает, оно пресмыкается. Предатель не живет, а существует, чтобы потом разложиться в своем смрадном ничтожестве».
Михаил перевел взгляд на Кингоро. «Этот молодой, считающий себя мудрым японец не торопит, думая, что выхода у нас нет. Ну и пусть. Что такое мудрость, я пока не знаю, но у Кингоро – это не мудрость, а хитрость. А по Ларошфуко… – тоже коллега, «добрый дядя» шпионил везде, где только можно… Так вот, по Ларошфуко, хитрость – это «признак недалекого ума». Он думает, что загнал нас в угол и что мы будем играть его картами… Да, карты его, только крапить их будем мы. Парень искал неприятностей – он попал по адресу».
Тряхнув головой, Михаил четким почерком написал о своем добровольном сотрудничестве с секретной японской службой «Кемпейтай» и подписался. Вскоре листы с аналогичным содержанием, заверенные Блюмом и Лопатиным, тоже попали в руки довольного своей хваткой японца.
Глава 6
Пыль, поднятая на полосе препятствий их командой, забивала глаза, уши, смешивалась с потом, оставляла на лице грязные разводы, срывала дыхание, скрипела на зубах. Поднять голову было невозможно. Пули станкового пулемета, свистевшие над головой и иногда взрыхлявшие землю по бокам, лишали этой возможности. После десятикилометрового кросса с полной выкладкой, а это – более тридцати килограммов, преодолеть очередную полосу по-пластунски было особенно тяжело. И это еще не конец. Впереди маячила высокая, почти отвесная скала, на которую нужно забраться без страховочных тросов, заложить учебную динамитную шашку, успеть спуститься вниз до взрыва, вступить в рукопашную схватку со свежими разминавшимися курсантами из параллельной команды новичков. После всего, прорвавшись сквозь этот заслон, нужно было выйти на огневые рубежи, положив с десяток мишеней, показывающихся на мгновения в различных ракурсах и в разных местах, преодолеть водную преграду и марш-броском вернуться на исходную точку в лагерь, не оставляя за собой следов. На все это отводилось определенное время, которое сокращалось день ото дня.
Короткий отдых, обед и занятия по радиоделу, шифровке, дешифровке, отработка навыков по минированию различных инженерных сооружений, маскировки при стрельбе из снайперских винтовок, тренировки по джиу-джитсу, отработка приемов слежения за объектом, уход от слежки – все эти занятия проводились прямо в лагере. Изучались функции управленческого административно-хозяйственного и партийного аппарата Советской России и ее карательных органов. Изучалась лексика, идеология и фразеология, бытующая в советском обществе. Фотодело, гонки на автомобилях и мотоциклах по пересеченной местности, да и множество сопутствующих всему этому знаний, необходимых для внедрения и длительной успешной шпионско-диверсионной работы на территории Советского государства, – изучались здесь.
Многие новички, попавшие в этот учебный центр и прошедшие до этого предварительный отбор в другом лагере, тем не менее не выдерживали огромных физических нагрузок и интеллектуальных требований, предъявляемых к ним, и отсеивались: кто с тяжелыми травмами, полученными во время тренировок, а кто – просто как непригодные к такой деятельности. Они бесследно исчезали, возможно пополняя собой ряды диверсионных групп с более низким уровнем задач, а возможно – в целях конспирации, их просто уничтожали. Никому из курсантов не дано было это знать.
Оставшиеся, выдержав полугодовой курс обучения, направлялись в другой лагерь, где царствовал ставший уже майором Кингоро, собравший под своим крылом человек тридцать самых отчаянных головорезов, готовых и умеющих выполнить любой приказ. Здесь же была собрана группа аналитиков и преподавателей, окончательно отшлифовывающих навыки курсантов. Первые разрабатывали для них безукоризненные легенды и заставляли их жить и действовать согласно этим легендам.
Друзья, попавшие в полугодовую мясорубку, выдержали испытания с успехом, без особых потерь. Только Лопатин, до этого сибаритствовавший во Франции, потеряв килограммов пятнадцать лишнего веса, утратил излишнюю веселость нрава, так как не только для шуток, но даже для обычных бесед за эти полгода ни у кого не было даже лишней минуты – настолько плотным и суровым являлся график тренировок и обучения. Их черты заострились, лица приобрели медный оттенок под высокогорным солнцем Большого Хингана, на одном из плоскогорий которого располагался лагерь.
Сегодня был последний день их пребывания в этом лагере. Из пятнадцати человек, прибывших сюда полгода назад, к финишу пришли только они трое.
Майор Кингоро был очень доволен собой. Перебирая характеристики на трех вновь прибывших курсантов, он в очередной раз убеждался в своей предусмотрительности. Время на вербовку в Мукдене этих агентов было потрачено не зря. Он сознательно завысил требования, предъявляемые к прошлой группе, из которой отбирались кадры для его школы. Поэтому оставалось только удивляться, что эти трое достойно выдержали жесткую муштру и не сломались. Вглядываясь в скупые строчки, характеризующие интеллектуальный и физический уровень подготовленных агентов, он, как Нарцисс, наслаждаясь, любовался собственной проницательностью.
Полковник Ямамото, давший ему задание подготовить несколько агентов самого высокого класса для длительного и глубокого внедрения в различные структуры Страны Советов, будет доволен. Через несколько месяцев он должен прибыть с инспекционной проверкой в этот глубоко засекреченный лагерь. Ну что ж, Кингоро преподнесет ему сюрприз. Агентов подобного уровня подготовки, с такими непробиваемыми легендами он вряд ли встречал за все время своей службы. Правда, пришлось потрудиться.
Кингоро облокотился, расслабившись, о спинку стула, с удовольствием вспоминая, сколько сил и средств понадобилось для подготовки этой легенды. С Лопатиным, правда, мудрствовать не пришлось. Изучая биографию, скрупулезно собранную во время длительных перекрестных допросов, он пришел к выводу, что тот практически нигде не засветился на службе у белых. Военврач – это не звание. За это в Советской России не преследуют. А специалист он отменный, с огромными перспективами, и может у себя на родине сделать великолепную карьеру, если его подтолкнуть. Классные врачи-специалисты вхожи в любые сферы. Большевистские вожди хотят жить и пекутся о своем здоровье не меньше, чем любые другие люди. Немного подчистить биографию, состыковав различные моменты жизни, и ни один следователь ОГПУ, если вдруг… хотя этого вдруг не должно быть… не найдет ни малейшей лазейки.
А вот для двух других пришлось потрудиться. Их настоящие биографии никак не годились для внедрения. Но спасало другое: Муравьев, в свои двадцать семь лет, выглядел совершенным юношей.
