Продолжая ту же вводную и доводя ее совсем уж до абсурда, можно было расписать красками дикую в своем сюрреализме картину того, как в 1941 году, пусть даже в самом его начале, какой-нибудь нарком в отутюженном костюме гордо докладывает с трибуны о том, что «за последний год мы приняли на вооружение 30 единиц новой техники». И продолжает разглагольствовать перед в удивлении внимающими слушателями в том духе, что «среди них — один экземпляр новейшего, не имеющего аналогов высотного истребителя МиГ-3 и два революционных, несомненно лучших в мире танка Т-34. Кроме того, пять истребителей И-16 тип 18 прошли глубокую модернизацию, что позволило значительно повысить их боевые возможности. Обращая самое пристальное, серьезное внимание на укрепление обороноспособности страны, в этом году мы выделили средства на достройку двух заложенных в 1932 году торпедных катеров типа Г-5, а к 1943 году в строй войдут сразу четыре таких катера, что позволит нам окончательно сформировать сбалансированный флот…» Тьфу, гадость! Что было бы с наркомом после такой речи? Угадайте с одного раза… А что происходит, когда это с высокой трибуны произносит министр обороны Российской Федерации? Все аплодируют…
Все это он продумал за секунду.
— Все так, — подтвердил отец, внимательно Николая разглядывая. У того даже возникло ощущение, что, проговаривая все это про себя, он ответил на тот самый, последний вопрос, который не был задан вслух, но это была, конечно, иллюзия. — Только зачем, по-твоему, он нам нужен, этот авианосец? Даже просто как пример?
— Ну, один будет, конечно, практически бесполезен — тут ты полностью прав. А столько, сколько нужно, то есть по три на Северный и Тихоокеанский театры, — этого мы никогда уже не вытянем, пусть нефть хоть по 200 зеленых за бочку стоить начнет. Да только когда создаются условия, что цена за баррель нефти переваливает за сотню, а авианосцев так и нет ни одного, — для такого уже свой собственный термин есть. Называется «предпосылки». Угадайте, к чему.
— Коля, ну ты опять за свое.
Отец хмыкнул и кивнул за окно.
— Ну какая оккупация? Какие захватчики? В Норильске в позатом году 62 ниже нуля было! В Москве — 52! В Питере — 42! Любые захватчики, кроме каких-нибудь эскимосов, вымерзнут еще на границе! Штабелями!
Посмеялись они все же все вместе, и это чуточку разрядило напряжение: Николай даже счел на секунду, что сегодняшнее обострение родительской любви и заботы еще можно будет попытаться хоть в какой-то степени обратить в шутку. Если продолжать говорить меньше, чем думаешь. И не кричать.
— Ты же путешествовал: и не на так уж и много поменьше нас. И на Байкале был, и в Эвенкии, и в Оренбуржье. Ты видел, какие там просторы? По 100 километров от одного дома до другого бывает! Наполеон был полный кретин! А Гитлер — безумный идиот! Лезть в Россию, не имея людского ресурса, как у современных Китая, Индии и Нигерии с Эфиопией вместе взятых, просто бес-по-лез-но. Ну даже с чисто военной точки зрения, если уж тебе так хочется. Если оставлять даже просто в каждом райцентре России по сколь угодно малому гарнизону, то… Да четверть населения страны живет в местах, где и паровоз-то не все видели! Кому нужно завоевывать их? Как?
— Сильный аргумент, пап. Хочешь антитезис? Чингисхан.
Ляхин-старший поперхнулся и несколько секунд молчал, переваривая информацию.
— Да, — нехотя признал он. — Чингисхан — это, конечно, да. Сейчас что-то больно модно стало рассказывать, что ига на самом деле не было. Но что Чингисхан тогдашнюю Русь на четвереньки поставил целиком и полностью без мощеных дорог и мототранспорта — этого пока никто не отрицал. Не нас одних, конечно.
— Конечно, — тут же согласился Николай, с удовлетворением поймав взгляд мамы. Мама понемногу успокаивалась: академический спор был настолько нормальным по атмосфере, что она наверняка уже чуть-чуть забыла, с чего он начался.
— И нас, и китайцев, и тех европейцев, до которых успели добраться Субудай с Батыем. А что касается ига — ну так через 850 лет после его окончания можно с совершенно чистым взором рассказывать школьникам, что никакого ига не было, а на самом деле была сплошная демократизация и борьба за права человека.
— И за что это ты так демократию не любишь — вот этого я не могу понять.
Теперь мама вздохнула снова, и надежда на то, что отделаться удастся легко, тут же исчезла.
— Демократию я люблю. Теоретически. Жаль, что никогда ее не видел. А было бы здорово — ходишь такой загорелый, круглый год в белом хитоне, рядом Аристотель о чем-то философствует, Пифагор молодого Архимеда клепсидрой по голове стучит, чтобы лучше учился. А вокруг сплошняком спартанцы, сувлаки, амфоры, оливки, гоплиты и крайне легко одетые гетеры. Красота!
— Ну почему ты такая язва? Ну ты же был в Америке? За что ты ее ненавидишь-то так?
— Да вы что? Слово-то какое… Неверное…
Николай пожевал губами, подбирая такое слово, которое подошло бы точнее.
— Не ненавижу, конечно, а… Ну, боюсь, наверное, что ли… Как раз потому, что видел. А от этого страха и все остальное. Что же касается демократии этой расчудесной — так ее нигде нет…
— Ну да как же это нет?
— Да так, — против своей воли он все-таки пожал плечами. — Слово «демократия» в наши дни — это бренд. Трэйдмарк. Торговая марка. Существует сверхдержава, мощь которой позволяет ей эту торговую марку присваивать кому-то или, наоборот, отбирать. Если какая-то другая страна немедленно и абсолютно точно делает все, что ей приказывают правообладатели бренда — это страна демократическая. Если не хватает любого из этих двух параметров: то есть она все выполняет быстро, но неохотно, или наоборот — то это страна, в которой демократия находится под угрозой. А если она по каким-то причинам не хочет делать того, чего требует от нее прогрессивное мировое сообщество в лице своих наиболее демократичных представителей, — так, значит, это кровавый тоталитарный режим, преступления которого против человечности скоро переполнят чашу терпения многострадальной оппозиции. Или сразу НАТО. Примеры нужны?
— Знаешь, на что это было похоже, когда ты говорил?
— Конечно, знаю.
Он кивнул, не сомневаясь, что угадал точно.
— На нашу собственную пропаганду тех времен, когда молоко стоило 30 копеек и 15 тебе отдавали, когда возвращаешь бутылку. А на брандмауэре дома на углу от Сытного рынка висел здоровенный такой портрет Брежнева, к которому регулярно пририсовывали новую звездочку. Я помню, не беспокойтесь. Я это специально.
— Коля, — отец встал со своего места на диване и неподвижно застыл, то ли в нерешительности, то ли из последних сил сдерживаясь. — Ну ты же сам сказал, что помнишь. Ну что, тебе было бы легче, если бы все было, как тогда? Мама 110 рублей получала, я 125. Мы жили вчетвером в 12-метровой комнатушке в коммуналке, с окнами на помойку. Кухня в ней была покрашена синей масляной краской, туалет — зеленой, а питались мы макаронами и картошкой с селедкой, ну? А когда я, уже кандидат технических наук, вернулся с особо удачной шабашки по казахским кошарам и мама повезла тебя со старшей в Венгрию по профсоюзной путевке, — ты не помнишь, может? Ее вызывали на заседание ЖЭКа, на котором старые пердуны требовали от нее знаний о том, как зовут председателя Венгерской Компартии, сколько Венгрия добывает в год железной руды и каков объем ее ежегодного товарообмена с Советским Союзом.
Не хмыкнуть снова в такой ситуации было просто невозможно, поэтому Николай хмыкнул.
— Ну конечно же, нет, — сказал он. — Конечно, не хочется, все-таки я не идиот. Просто мне жалко того, что вместе со всем этим ушло. И даже не жалко, а…
Он вспомнил, что слово «страшно» уже говорил, но все равно не удержался и произнес его еще раз.
— Страшно мне. 20 лет назад у нас, может, колбасы не было и своей квартиры, но каждый нормальный чечен тогда тихонько пас баранов или добывал нефть, а грузин продавал мандарины или преподавал игру на фортепиано. И делали они это вместо того, чтобы или резать русских, или уговаривать заняться этим побыстрее всех окружающих. Да мы бы и сейчас с этим делом справились, это тоже не вопрос, — но за них каждый раз вступаются такие большие дяди, что нам только плакать в подушку остается. А вот когда по океанам табунами паслись советские ракетоносцы — вот тогда никакой Польше, будь она хоть четыре раза независимой, не приходило в голову требовать от нас всенародного покаяния за то, что мы по дороге на Берлин их газоны потоптали своими вонючими кирзовыми сапогами. И всем остальным тоже чего-то: кому Курильских островов, кому пригородов Хабаровска. А знаете, почему вдруг начали требовать? Потому что уже к 2004 году у нас на всех флотах вместе взятых осталось 4 «Тайфуна» и 14 или 15 «667-х», не помню точно. А к 2013 году — 1 «Тайфун» и 6 «667-х», — и это все! На дворе 2013-й, и это все, понимаете? Наши флоты вот так вот, одной левой, сейчас может раздавить Тайвань! Турция! А вы рассказываете мне про демократию и права человека! Права человека мы каждый день видим: идет себе такой человек по улице, никого не трогает, любуется видами Италии. Ему, фигак-с, — оранжевый мешок на голову. Очнулся — вокруг Гуанатамо Бэй, а в заднице фонарик.
