— За мной, — сказал суровый страж тоном, не терпящим возражений, и шагнул в глубину пещеры.
Дверь, с тихим щелчком, закрылась. Извилистый коридор, явно, когда-то прорубленный для горных разработок, освещенный тусклыми зарешеченными фонарями, привел в небольшое помещение, где «гостям» приказали полностью раздеться и облачиться в серые холщевые штаны и такие же широкие рубахи. В качестве обуви были предложены тапки, сплетенные из древесной коры. Переодевшись, с тем же сопровождением, Андреев и Гамадрил прошли еще несколько десятков метров. Эта штольня отличалась от предыдущей наличием большого количества ходов-аппендиксов по обе стороны.
Наконец, путешествие по подземным галереям подошло к концу. Сергея и толстяка ввели в относительно большой зал, с высокими гулкими сводами. Охрана осталась у входа. Майор почувствовал себя неуютно, стоя в центре этой каменной арены. Гамадрил затравлено и испугано озирался, постоянно вздрагивал. Неожиданно, тусклое, но ровное освещение погасло и, через секунду, тьму разрезал луч мощного прожектора, больно ударившего по глазам. Андреев и толстяк непроизвольно зажмурились.
— Здравствуйте, господа, — голос был ровным и спокойным. Почему-то сразу стало понятно, что его обладатель привык отдавать распоряжения и не привык выслушивать возражения, — Рад видеть вас у себя в гостях.
— В гости ходят по собственной воле, а не по принуждению, — парировал Сергей.
— Извините, издержки военного времени.
— А нельзя ли убрать, хоть одну издержку: этот прожектор.
— О, да. Конечно.
Мощный луч погас. Его сменило обычное освещение. Когда глаза привыкли к нему, в десяти метрах перед собой, Андреев увидел маленького пухлого человечка. По всем описаниям, это был именно генерал Гонсалес.
Выглядел он «скромно, без затей». Фасад его строгого, серого френча, практически, по всей площади, был увешан многочисленными побрякушками в виде орденов, медалей, звезд и крестов. Золотые эполеты, с длинной шелковой бахромой, пышные аксельбанты с бриллиантовыми наконечниками довершали образ «грозного командира», преодолевшего все тяготы и лишения воинской службы. Пухлые, как сардельки, пальцы, окованы перстнями и кольцами всевозможных форм и размеров. Его голова была совершенно лысой, почти идеально круглой и блестящей, как бильярдный шар. На лицо надета маска чванливой надменности. В уголке толстогубого рта торчала длинная дымящаяся сигара. Весь внешний вид Гонсалеса говорил, даже пытался кричать, о его, если не родстве с небожителями, то, по крайней мере, о положении их наместника на Земле. Гамадрил поверил в это сразу, как только ряженный балаганный шут предстал пред его очумевшим взором во всей своей красе. Рухнул на колени и не смел поднять голову.
«О, Гонсалес! Великий и Ужасный! Сколько же героических подвигов тебе приходилось ежеминутно свершать, чтобы собрать такой „иконостас“? Иному храбрецу, пожалуй, на это жизни не хватит. А какой потрясающий эффект произвело твое феерическое появление на моего „милейшего друга“… Боюсь, он не скоро соберет в кучу детали своего рассыпавшегося мозга. Правда, если в это шоу еще добавить дымов и стробирования, да все под соответствующую музыку… Тогда трепещите народы. Чингис-хан, Наполеон и Александр Македонский в одном флаконе пришли к вам, дабы провозгласить себя верховным божеством. Сомневающихся, сразу коснется дыхание смерти…», — Сергей посмотрел на все еще недвижимого толстяка, потом на генерала и хмыкнул. Гонсалес, до этого, с многозначительным взглядом взиравший поверх их голов и наслаждавшийся собственной значимостью, вздрогнул и перевел недоуменный взгляд на Андреева.
— Зря смеешься, майор. Впрочем — как хочешь. Ведь обреченному на смерть полагаются определенные льготы. Ты, можно сказать — наполовину труп. Если не договоримся. Да, забыл представиться. Меня зовут генерал Гонсалес.
— Господин генерал, думаю, мне представляться не надо, и прежде, чем о чем-то договариваться, давайте, как цивилизованные и интеллигентные люди, договоримся о взаимной вежливости и начнем с элементарного — обращения друг к другу на «вы».
— Хорошо, господин Андреев. Считайте, что первый пункт нашего будущего соглашения принят без поправок. Что еще?
— Об этом, я хотел бы спросить у Вас. В каком качестве я здесь и для чего?
— Ответить на эти вопросы можно в двух словах. Но, боюсь, неуместная, в данном случае, краткость, не принесет должного результата и не убедит Вас в серьезности моих намерений, как и в принятии Вами единственно правильного решения. Поэтому, начну без объяснений, с практических примеров. После чего, надеюсь, с Вашего согласия, мы перейдем, непосредственно к сути нашего будущего договора.
«Красиво излагает, собака. Может, я к нему предвзято отношусь и он не такой уж напыщенный болван, как кажется? Внешность обманчива. Нельзя недооценивать противника».
Пока Гонсалес говорил, из глубины зала появилась большеглазая обладательница пышных форм, в обтягивающем комбинезоне. Она толкала перед собой тележку, на которой был установлен какой-то прибор, состоящий из проводов, линз, зеркал, преломляющих призм. Оставив аппарат перед генералом, женщина незаметно и тихо удалилась.
— Мне доложили, господин майор, что Вы ранены.
— Увы, это так.
— Позвольте взглянуть, — попросил генерал.
— Ну, если Вам это доставит удовольствие…
— Отнюдь. Исключительно для чистоты эксперимента.
Сергей приспустил штаны и снял с раны грязные бинты.
— Да, впечатляет. По-моему, у Вас воспаление.
Гамадрил уже оправился от первого шока, поднял голову и с любопытством смотрел на происходящее.
— Теперь, я Вам кое-что продемонстрирую. Вы видите прибор и этот маленький кристаллик, — Гонсалес показал майору перстень, инкрустированный прозрачным камнем, похожим на пирамидку. Щелкнула скрытая пружина, и кристалл отделился от основания. Генерал установил его в специальное гнездо аппарата. — Механизм работает автономно, от внутренней энергии этого невзрачного камешка.
Он нажал несколько кнопок, по индикаторам установил настройку и театральным жестом опустил руку на пусковую клавишу. Прибор тихо зажужжал. С полминуты ничего не происходило. Потом Сергей ощутил легкий зуд в ноге и почувствовал, что ноющая боль отступает. Он взглянул на свою пострадавшую конечность и, потрясенный увиденным, не смог произнести ни слова. У Гамадрила отвисла челюсть. Воспаленная и гноящаяся рана, на глазах стала затягиваться. Краснота спала. Через пять минут, на месте начинающей отмирать человеческой плоти, остался едва заметный шрам. Гонсалес отключил аппарат. Андреев пошевелил ногой, подпрыгнул и, не скрывая удивления, произнес:
