Добош очутился в омском лагере вместе с другими военнопленными, не пожелавшими присоединиться к белочехам.
Через несколько дней к Добошу подошел немецкий солдат в пенсне, тощий, длинный, прыщеватый, похожий на недоучившегося студента. Но шрам на левой щеке, поднявшийся к виску, свидетельствовал, что этот человек встречался со смертью:
— Геноссе Добош! Я по поручению Омской подпольной организации большевиков… Нихт, нихт… Это не провокация… Вир… Мы получили задание устроить вам побег. Вас выведут эти цвай зольдатен, — он указал на двух караульных, стоящих в отдалении. — Они… как это сказать? Получайт рубли… Подкуплены. Потом они нах хаус… ин деревня… Как это по-русски… Дезертирен.
Добош не выдержал:
— Я знаю немецкий. Говорите на родном языке.
Тощий солдат объяснил, что Добошу достали румынские документы, что он будет под именем Антонеску поваром в ресторане…
Когда в Омск вступили красные, «повар-румын» снова превратился в мадьяра Добоша. Он собрал из военнопленных немцев, венгров и живущих в России китайцев отдельный интернациональный отряд. Сразу же повел его в бой. Надо было ликвидировать казачью часть, оставшуюся в Омске… А потом бил белочехов, белосербов… Спал урывками. Времени не хватало, надо было достать обмундирование, оружие, патроны.
Один из его бойцов-китайцев одобрительно поцокал языком:
— О, начальник… Жить долго-долго будешь.
— Почему? — удивился Добош.
— У нас в Китае пословица: у кого есть дела с утра и до вечера, тот долго проживет.
И вдруг Добоша вызвали в СибЧК:
— Сдайте отряд своему заместителю.
— За что? — обиделся Добош.
— Вы назначены командиром отряда красных коммунаров при ЧК.
Сколько лет с тех пор прошло. Теперь Добоша считают опытным чекистом: за спиной — командирские курсы в Омске и в Москве, подавление бакинского мятежа, екатеринбургская отдельная бригада войск ВЧК, работа уполномоченным ГПУ по Шадринскому уезду и хлопотная должность помощника начальника экономического отдела полномочного представительства ОГПУ по Уралу…
За окном загудел пароход. Совсем близко шумела Кама. Так захотелось постоять хоть немного на ее крутом берегу.
Добош взглянул на часы. Машина придет через тридцать минут. Можно успеть спуститься к Каме.
Речной простор сверкал на солнце. Пришлось на миг даже зажмуриться.
Добош присел на траву. По Каме плыл старенький колесный, но все еще нарядный пароход. Чумазый катер тянул длинный изогнутый плот, на краю которого стоял малюсенький дощатый домик.
Из домика вылез бородатый мужик и широко зевнул.
Миром и покоем дышал камский простор, и было трудно представить себе, что где-то рядом идет беспощадная тайная война.
Лесной ветерок с противоположного берега коснулся потного лба, слипшихся волос, словно рука мамы Ирмы.
Добош услышал, как сорвалось сердце и зачастило. Прости, мама Ирма! Я не приехал на твои похороны. Я не успел бы. Да и не смог бы — весть о твоей смерти дошла до меня через полгода. Одно утешает: нашли тебе место поближе к могиле отца…
Кама напоминала Добошу Дунай.
Ему нестерпимо захотелось хоть на миг попасть в село Шергаш, где он родился, заглянуть в дом к брату Александру, увидеть сестренок Лизу с Розой!..
Раздался призывный гудок автомобиля.
Пора! Добош еще раз оглядел камское раздолье, помахал девочке, которая вышла из домика на плоту вслед за мужиком.
Девочка ответно взмахнула рукой.
Добош повернулся и пошел к дому, где ждал автомобиль и где, пригорюнившись, сидела на лавочке его квартирная хозяйка. Она проводила мужа и двух сыновей на гражданскую… Да так и не дождалась их.
А теперь уходит жилец: вернется ли? Все-таки легче, когда есть о ком заботиться.
Добош поймал ее грустный взгляд и ободряюще кивнул:
— Я ненадолго. Скоро вернусь…
Глава четвертая
Добош
Паровоз бежал резво, касаясь длинной дымной гривой земли, оставляя серо-белые клочья на кустах и деревьях.
Вагоны раскачивались. Чудилось, могут они опрокинуться и полететь в реку. Рельсы были уложены по самому краешку высокого берега. Правда, по обрыву карабкались ели и сосны, и они удержали бы вагоны, подставив свои могучие многолетние стволы. От этого спокойней становилось на душе.
Добош пристроился у окна, вагон общий — полка над полкой, в три этажа, как нары. На нижних теснились по четыре-пять человек, на верхних блаженствовали счастливчики, они лежали, вытянув ноги, загораживая проход сапогами, ботинками, остроносыми штиблетами, а порой широкими лаптями.
Пахло махрой, нестираными портянками. Пробивались и вкусные запахи домашней колбасы, лука, чеснока, соленых огурцов и свежего хлеба.
Добош сглотнул слюну и отвернулся к окошку.
Внизу синела, изгибаясь, уральская река. На другом, скалистом берегу стояла густая тайга, ступенями поднимаясь в горы. Сколько уже Добош в России, а все дивится ее просторам: вон какая Уральская область — от южных степей до ягельной топкой тундры.
— Но-гин! Но-гин! Но-гин! — ровно выстукивали колеса знакомую фамилию. Удивительное свойство у вагонных колес: о чем человек думает, то они и выстукивают.
«Зачем он меня вызывает?» — мысли Добоша перенеслись в Свердловск. Ногин не так давно переведен из Ставрополья, но Добош успел сработаться с ним. Именно Ногин поручил ему самостоятельную работу в экономическом отделе Пермского ГПУ, после того как Добош выполнил в Прикамье сложное задание.
Тогда Ногин вызвал Добоша к себе, молча показал на стул, пододвинул пожелтевший от времени лист:
— Прочти!
Добош вчитался в текст:
«Приказ Военно-революционного комитета № 2986 «О розыске похищенных из Зимнего дворца ценностей». 8 ноября 1917 года».
— Но это же давний приказ, — пожал плечами Добош. — Столько лет прошло!
— Читай, читай, он имеет прямое отношение к сегодняшнему разговору.
Добош вновь склонился над приказом:
«Военно-революционный комитет уполномочивает правительственного коменданта Зимнего дворца В. В. Игнатова или коменданта того же дворца прапорщика Преображенского полка Липина производить розыски похищенных из Зимнего дворца ценностей — в ломбардах, на рынках, у антиквариев, а также в помещениях частных лиц — с правом отбирать эти вещи в присутствии представителей художественно-исторической комиссии Зимнего дворца, доводя об этом каждый раз до сведения Военно-революционного комитета.
Всем районным и подрайоиным комиссариатам Петрограда предписывается оказывать означенным выше лицам полное содействие.
Председатель Дзержинский».
Добош осторожно отложил листок:
— Выходит, дело касается похищенного.
Ногин утвердительно кивнул:
— Представьте Зимний дворец после штурма. Когда туда ворвались тысячи людей. Среди большевиков, сознательных рабочих, крестьян, солдат, офицеров попадались и анархисты, и эсеры, и мелкие лавочники, и просто уголовники, воспользовавшиеся случаем. Да и чиновники, юнкера, видя, что старое гибнет, тоже попытались воспользоваться бесценными сокровищами императорского дворца. После штурма стали изучать, сверять со списками ценности Зимнего и Эрмитажа — многого недосчитались. Часть похищенного найдена милицией и чекистами еще в годы гражданской войны. Но бриллиант, извлеченный из царской короны чем-то острым, до сих пор не обнаружен.
И Добош услышал удивительную историю поисков похищенного бриллианта, историю, которую заканчивать пришлось ему.
После гражданской войны чекисты получили задание: найти похищенный бриллиант. Но легче иголку в стоге сена отыскать!
Возникли сомнения: в стране ли бриллиант? Может, он давно хранится в банковских бронированных подвалах Парижа или Лондона?
Все-таки разослали приказ по стране: опросить участников штурма Зимнего — на местах их знали, может быть, кто-либо вспомнит, не видел ли он царскую корону и людей, держащих ее в руках.
Шли недели, месяцы… И вдруг — из одного села на Тамбовщине сообщают:
«Живет у нас участник штурма Косухин. Подвыпил он на свадьбе племянницы и расхвастался, что с матросиком-анархистом «камешок дорогущий» из Зимнего прихватил и продал за водку и колбасу, чтобы, значит, отпраздновать победу революции».
Чекисты сразу же выехали к Косухину.
Оказался он мужиком работящим, уважаемым односельчанами. «Черт меня попутал, — оправдывается, — несознательным был. Позволил братишечке в клешах камешек треклятый, царев, выковырнуть из короны. Там таких камешков-то — полным-полно!»
— Как звали матроса? — спрашивают чекисты.
— Почем знать, чего не знаешь. Я же впервые при штурме его увидел.
