Вот заместитель командующего 62-й армии генерал Н.И. Крылов озабочен тем, что на правом фланге у него маловато пехоты, но сделать ничего не может:
«Перебрасывать сюда стрелковые части с других участков командование фронта не разрешало. Тогда я впервые за год войны (ой ли? — Авт.) встретился с таким положением, когда не в армии, а выше определялось, где стоять каждому полку».
Аналогичные проблемы не давали покоя генералу Горбатову:
«Письмо Ставки (от 10 января) содержало глубокий смысл и содействовало бы успехам, если бы точно выполнялось все, что в нем было сказано. Но мы по-прежнему получали приказы, противоречащие требованиям письма, а поэтому не имели успеха. Трудно объяснить, почему поступали такие приказы даже от командарма… В той обстановке естественно было, чтобы командир дивизии сам выбирал объекты для частных операций, сам определял силы отряда и время для нападения с использованием внезапности. В таких случаях противник обычно имел потери в два, три, а то и в четыре раза больше, чем мы. Другое дело, когда тебе издалека все распишут и прикажут захватить 17 января — Маслову Пристань, 19 января — Безлюдовку, 24 января — Архангельское и т. д., с указанием часа атаки, определят силы (к тому же не соответствующие ни задаче, ни твоим возможностям). В этих случаях результат почти всегда был один: мы не имели успеха и несли потери в два-три раза больше, чем противник.
Особенно непонятными для меня были настойчивые приказы — несмотря на неуспех, наступать повторно, причем из одного и того же исходного положения, в одном и том же направлении несколько дней подряд, наступать, не принимая в расчет, что противник уже усилил этот участок… А ведь это был целый этап войны, на котором многие наши командиры учились тому, как нельзя воевать и, следовательно, как надо воевать». [612]
А вот 23— й танковый корпус южнее Сталинграда по согласованию с командованием армии сменил позиции и отошел назад. Но командование фронта, не давшее санкции на отход, расценило это как нарушение приказа № 227, что могло «сыграть отрицательную роль в воспитании командного состава». Корпусу было приказано вернуть позицию.
«Танкисты смело пошли вперед, — пишет прибывший надзирать за воспитательным процессом маршал Голиков, — несмотря на малочисленность своих сил. Этот удар не дал больших территориальных успехов, но притянул на участок корпуса значительные силы врага, в том числе его авиацию, что ослабило нажим гитлеровцев на других участках (отвлекать танками авиацию — это вклад „голиковых“ в военное искусство. — Авт.). Важным было и воспитательное значение этого мероприятия (каждый должен понять: свое начальство страшнее врага! — Авт.)».
Поскольку тоталитарные пирамиды возводятся по единому проекту, перед немецкими генералами в 1942 году все острее вставала точно такая же проблема. Все они поголовно жалуются, что с приходом Гитлера на пост верховного главнокомандующего
«вместо принятых до сих пор приказов, которые были проникнуты доверием к способностям и знаниям высших военачальников, появился новый вид приказа, крайне узко ставивший задачу и не допускавший никакой инициативы, наконец, часто требующий выполнения поставленной задачи под угрозой или же вообще ставились невыполнимые задачи. Нежелательные устранялись. Вместо доверия преследовалась цель сделать подчиненного беспрекословным».
Похоже, не правда ли?
Маршал Жуков в беседе с писателем К. Симоновым также отмечал, что
«…Гитлер своими ошибками помогал ошибаться германскому генеральному штабу, что он часто мешал принимать генштабу более продуманные, более верные решения. И когда в 1941 году после разгрома немцев под Москвой он снял Браухича, Бока, целый ряд других командующих и сам возглавил немецкие сухопутные силы, он, несомненно, оказал нам этим серьезную услугу. [613] После этого и немецкий генеральный штаб; и немецкие командующие группами армий оказались связанными в гораздо большей мере, чем раньше. Их инициатива оказалась скованной. Шедшие теперь от Гитлера как от главнокомандующего сухопутными силами директивы стали непререкаемыми в гораздо большей степени, чем это требовалось в интересах дела. Существовавший раньше в германской армии уровень самостоятельности в решении оперативных вопросов снизился, и увольнение Браухича, с которого все это началось, было нам, конечно, на руку».
Приведем последнюю запись в дневнике отправленного в отставку Гальдера:
«В письменных приказах наблюдается все большее пренебрежение к правильному словоупотреблению (знакомо? — Авт.). Вместо продуманных формулировок различные эмоционально окрашенные слова и выражения (уничтожить, разгромить, воспрепятствовать обходу) даже тогда, когда это вообще невозможно».
Парадокс: в то время как феодально-крепостническая РККА стремилась подняться до уровня вермахта, последний перенимал самые уродливые «достижения» социалистической системы:
«…русские имели обыкновение упрямо придерживаться однажды поставленной цели — свойство, из которого немецкое командование в последующие годы могло бы извлечь большую пользу, если бы оно само не оказалось гораздо упрямее русских».
Мутируя под воздействием «бацилл национал-социализма», вермахт терял качества, делавшие его лучшей армией в мире. Ну, а количеством немцы никого не могли удивить. Деградация немецкой армии иногда наводит на мысль, что, может быть, русское «ментальное поле» так на нее влияло? Или просто воздух в России такой?
Тем не менее соотношение германских и советских потерь на протяжении всей войны оставалось крайне неблагоприятным для советской стороны. [614] До самого ее конца воевать в Красной Армии предпочитали числом, побеждать — большой кровью, заваливая врага трупами необученных «одноразовых» солдат. Военное искусство для большинства высших военачальников так и осталось чуждым понятием.
В 1945 году, проводя Берлинскую операцию, Жуков и Конев, имея 5-кратное численное превосходство над противником, не стали ничего изобретать, а просто бросили на город четыре танковые армии — 5388 единиц бронетехники. Вот и все искусство: «Против лома нет приема»! Член Военного совета 1-го Белорусского фронта генерал К.Ф. Телегин вспоминал, что у командующего была только одна цель:
«…не медлить, не мешкать, искать слабое место… Но если этого места нет — наваливаться массой техники, давить ею. Пускай это будет стоить нам жертв и потерь, но надо как можно быстрее рваться к Берлину. (А почему такая спешка? Оказывается, главным образом потому, что Жуков опасался конкуренции со стороны Конева, который мог войти в Берлин первым. — Авт.)…
