в одинокое жилище его матери. Он бродил по землям и народам, воспевал подвиги, смерть в бою, голодал и мерз, как все смертные. И когда бедная женщина накормила его и напоила, выставив на стол все, что было в доме, к тому же зарезала для гостя единственную в хозяйстве курицу, Маржель растрогался и спросил, что бы она больше всего хотела узнать.
– Догадываюсь, – кивнул Мрак. – Мать есть мать.
– Да. Мать сразу же спросила, где сейчас ее сын. Маржель ответил, что в долине, где граница между Артанией и Славией. Мать робко спросила, что сын делает, и Маржель ответил, что бьется один с тремя противниками. Мать в ужасе воскликнула, не скажет ли гость, сколько ее любимому сыну осталось жить такой жизнью… И Маржель, посмотрев в огонь, увидел, что соратники Горного Волка уже пали, он окружен врагами, а сзади подкрадываются с длинными копьями… И он честно ответил матери, что ее сыну отпущено столько же времени, как вон той догорающей головне в очаге.
Она замолчала, посмотрела прямо на Мрака. Тот пожал плечами:
– Признаюсь, не знаю, как она поступила. Зарыдала? Начала рвать на себе волосы? Порвала одежды в знак скорби? Бросилась в ноги Перуну? То бишь Маржелю?
– Нет, – ответила женщина. – Она бросилась к очагу и голыми руками выгребла из россыпи углей догорающую головешку.
Мрак задержал дыхание. Он словно ощутил в воздухе запах горящего человеческого мяса, когда руки матери выгребали из раскаленных углей, где плавится даже металл, крохотный кусочек дерева.
– Понятно, – сказал он с благоговением. – Только руки матери… Только ее любовь! Да, я знаю, слово богов нерушимо. Даже другие боги не могут его изменить или нарушить. Так что Горный Волк может за себя не страшиться?
– Он и раньше не страшился. Хотя, конечно, теперь очень гордится своей неуязвимостью, но приписывает своему воинскому умению. Которое, правда, в самом деле велико.
Мрак хмурил брови, кряхтел. Предположил с неловкостью:
– Горный Волк – подлая тварь… но не могу же прийти к старой женщине, сказать: отдай ту головешку, я спалю ее вместе с твоим сыном!
– Ты не можешь, – согласилась ведунья, – но другие…
– Что? Уже приходили?
– Никто на свете, кроме меня, не знает о таком пророчестве. Кроме меня, матери и самого Маржеля. Но любовь матери безмерна. Она все равно страшилась, что когда-то секрет ее сына раскроется и тогда кто-то из врагов явится за головней. Однажды ночью она переоделась простолюдинкой, прокралась к выходу из города. С тех пор ее никто не видел. Нищенкой ли скитается, отшельницей ли живет в лесу – кто знает? Горный Волк счастлив своими кровавыми победами, а мать счастлива, что по-прежнему может заботиться о своем ребенке, оберегать его. Для матери это самое важное, чтобы ее дите уцелело. А каким бы ни был он для других чудовищем, но для матери всегда останется тем крохотным розовым младенцем, который пачкал белье, и тем карапузом, что со счастливым смехом бегал за бабочками…
А Ховрах закончил похлебку, выскреб котелок, с сожалением заглянул внутрь:
– Хорошо готовишь. Только твоя сестра может с тобой в этом потягаться. Да и то, не знаю, не знаю…
– Брунька? – спросила женщина с бледной усмешкой. – Ты и у нее побывал? Ну, Ховрах…
– Чудесная женщина, – сказал Ховрах быстро. – Тоже почему-то в одиночестве. Я не один предлагал ей пойти замуж. Отказывается! Сидит как сыч вдали от людей. Почему? Такая красивая!
– Колдуны редко встречаются, – сказала она, – почти не дружат. Друг на друге не женятся… А жаль. Могли бы родиться удивительные дети.
– Почему не женятся?
– Спор из-за пересоленного супа может вызвать грозу, поджечь лес, уничтожить посевы… У колдунов обычно горячий нрав, иначе не стать колдунами. Так что им лучше жить в одиночестве.
Ховрах задумчиво поскреб голову:
– Да, на такой лучше не жениться.
– Чародейство, – сказала женщина тихо, – это как огонь. Люди научились им пользоваться, не понимая его природы. Да и сейчас не понимаем. Так и с чарами. К чародею нужно относиться с почтением, как к человеку, у которого в руке пылающий факел. И тот и другой могут принести как вред, так и пользу. Но только сумасшедший бросится наносить вред ни с того ни с сего!
Ховрах еще раз заглянул в котелок, поднялся с великой неохотой:
– Ага, а если колдун в самом деле сумасшедший? Такое может быть?
– Может.
– А бывают?
– Да. За все время я слышала про одного. Нет, даже про двух.
– Ого!
– А сколько сумасшедших среди простых людей? Разве меньше?
Ховрах обиделся:
– Погляди на нас! Разве не видно, что таких как листьев в лесу?
Глава 20
Когда покинули ведунью – а дольше засиживаться у страдающей женщины было бы недостойно, – Ховрах сказал довольно:
– Видишь, что значит корчма? Там все узнать можно.
У Мрака перед глазами все еще стояло измученное лицо. Он оглянулся, избушка едва виднелась, но ему почудилось бледное пятно в единственном окошке.
– Как же будешь искать тцаря дальше?
– А в корчме, – объяснил Ховрах. – Туда сносят все слухи.
– Ладно, – сказал Мрак, – ежели я больше не нужен для жертвы, то я пошел. Прощай!
– Береги жабу, – напомнил Ховрах.
– Что вы все о жабе? Хоть бы кто сказал: береги себя.
Мрак круто свернул и побежал вниз, прыгая по камням. Вскоре спустился в долину и пошел по выбитой конскими копытами дороге.
Слабое осеннее солнце доставало до земли жиденькими лучами, и он выудил жабу из мешка, посадил на плечо. Жаба благодарно сопела в ухо, за шерсть безрукавки держалась цепко.
Он все еще вспоминал, понурившись, отчаянные глаза ведуньи, когда услышал конский топот. Не оглядываясь, уже по стуку копыт понял, что догоняет его конь с легкими сухими ногами, не могучий и не шибко выносливый, но очень быстрый, стремительный, весь словно выточенный из дерева, без капли жира, перевитый сухими мышцами и жилами. А всадник не велик и не грузен, иначе копыта стучали бы реже и глуше.
Он многое еще мог бы сказать как о коне, так и о всаднике, любой опытный охотник расскажет, но остальное неважно, а важно лишь то, зачем всадник догоняет и почему не замедляет стремительный галоп!
Солнце светило сбоку, он мог бы попытаться и по тени, но не успевает, это не драка с толстым мужиком, здесь все на скорости, точности… и он, собрав все мышцы, внезапно пригнулся, выбросил вверх руку, ощутил удар, кисть ожгло болью, откинулся назад, упершись ногами.
Рвануло сильно, но устоял, а на дороге впереди с силой ударилось оземь загорелое
