— Бисмарк! Надоели вы мне со своим Бисмарком! Зла я на него… Не знаю я никакого Бисмарка. Разве мыслимо всех знать!
— А все-таки, — заявила Леа де Горн, желая закончить спор, — этот Бисмарк задаст нам хорошенькую трепку…
Ей не дали договорить. Дамы так и набросились на Леа. Как? Как она сказала? Трепку? Это Бисмарку зададут трепку, это его погонят обратно прикладами в зад. Да кончит ли она болтать, эта недостойная дочь Франции!
— Тише! — шикнула Роза Миньон, оскорбленная этим шумом.
Снова на них пахнуло трупным холодом, и дамы замерли, смущенные этим напоминанием о смерти; снова их охватил смутный страх перед заразой. На бульваре опять раздался крик, хриплый и отрывистый:
— На Берлин! На Берлин! На Берлин!
Когда дамы решили уже уходить, из коридора вдруг послышался голос:
— Роза! Роза!
Удивленная Гага открыла дверь и выскользнула в коридор. Вернувшись, она сказала:
— Это Фошри, душенька, он внизу… Он не хочет подыматься и сердится, что вы здесь сидите.
Миньону наконец удалось убедить Фошри подняться. Люси, не отходившая от окна, свесилась вниз и разглядела на тротуаре господ мужчин; задрав голову, они делали ей какие-то знаки. Миньон в бешенстве даже кулаком погрозил. Штейнер, Фонтан, Борденав и прочие укоризненно и взволнованно разводили руками. Один лишь Дагне, не желая компрометировать себя, спокойно курил сигару, заложив руки за спину.
— А ведь верно, — воскликнула Люси, отходя от открытого окна, — я обещала вас увести с собой… Они нас давно зовут.
Роза с явным усилием поднялась с ящика. И пробормотала:
— Иду, иду… И верно, теперь она во мне больше не нуждается… Надо прислать монашенку…
Говоря это, Роза бродила по номеру, не находя своей шляпки и шали. Подойдя к туалету, она машинально налила в фаянсовый тазик воды, обмыла лицо и руки и продолжала:
— Не знаю, но для меня это был ужасный удар… Мы с ней не особенно ладили. И вот все-таки я с того дня совсем одурела… Разные мысли лезут в голову, самой хочется умереть, словно всему на свете пришел конец… Да, мне необходимо выйти подышать.
По номеру прошел тяжелый трупный запах. В течение нескольких часов дамы не помышляли о заразе, а теперь вдруг встрепенулись, струсили.
— Бежим, бежим, девочки, — твердила Гага, — это опасно.
Дамы стайкой выпорхнули из номера, кинув прощальный взгляд в сторону постели. Но Люси, Бланш и Каролина замешкались, а Роза тем временем успела в последний раз оглядеть номер, чтобы убедиться, все ли в порядке. Она задернула штору, потом, решив, что лампа в данном случае не подходит, зажгла свечу в медном подсвечнике, стоявшем на камине, и перенесла ее на ночной столик, поближе к телу. Пламя свечи ярко осветило лицо покойницы. Дам охватил ужас. Они задрожали и бросились прочь.
— Ах, она так переменилась, так переменилась! — пробормотала Роза, уходя последней.
Она вышла, закрыла за собой дверь. Нана осталась в одиночестве и лежала, запрокинув к потолку лицо, освещенная огоньком свечи. Лежала горстью праха, куском кроваво-гнойной плоти, грудой мертвых костей. Пустулы расползлись по всему лицу, слились в сплошную корку; гнойники успели побледнеть, опали, приняв серовато-грязный оттенок, и казалось, что это месиво, бывшее некогда лицом Нана, уже покрывается могильной плесенью, скрадывающей черты. Один глаз, левый, скрылся, исчез бесследно под пеленой гноя; правый, полуоткрытый, глубоко ушел в черную, смрадную дыру… Из ноздрей все еще сочилась сукровица. Красная корка, отвалившись от щеки, сползла на губы, уродливо искривив рот в улыбке. И вокруг этой пугающей, нелепой маски небытия струились золотым ручьем волосы, прекрасные волосы, хранившие свой пламенный, свой солнечный отблеск. Венера превращалась в прах, распадалась. Как будто зараза, подцепленная ею на парижских панелях, зараза, распространяемая человеческой падалью при попустительстве закона, эти миазмы, которыми она отравляла целую нацию, бросились ей в лицо, превратили его в гниль.
Комната была пуста. Громкий отчаянный вопль ворвался сюда с бульвара, парусом раздул штору:
— На Берлин! На Берлин! На Берлин!
КОММЕНТАРИИ
СТРАНИЦА ЛЮБВИ
Восьмой роман серии «Ругон-Маккары» — «Страница любви» впервые печатался в виде фельетонов в газете «Бьен пюблик» (Bien publique) в конце 1877 года, в апреле 1878 года вышел отдельной книгой в издательстве Шарпантье. Вместе с романом в 1878 году была впервые опубликована таблица — генеалогическое древо Ругон-Маккаров (окончательный вариант этой генеалогии впоследствии был приложен к роману «Доктор Паскаль»), В марте 1893 года в парижском театре «Одеон» была поставлена по роману «Страница любви» пьеса под тем же названием, в создании которой Золя участия не принимал.
Роман «Страница любви» не входил в первоначальный план серии «Ругон-Маккары»; это был самостоятельный замысел, который окончательно оформился в сознании автора только в начале 1877 года, после выхода в свет «Западни». К этому времени произведение мыслилось уже в рамках всего цикла, и Золя рассчитывал на эффектный контраст, помещая новый роман между «Западней» и «Нана».
В «Странице любви» Золя реализовал давнее намерение написать книгу о Париже.
«В горькие дни моей юности я жил на чердаках на окраине, откуда открывался весь Париж. Этот великий Париж, неподвижный и безразличный, который всегда был здесь, в рамке моего окна, казался мне трагическим поверенным моих радостей и печалей. Я голодал и плакал перед ним; и перед ним я любил и пережил самое большое счастье. И вот, с двадцатилетнего возраста я мечтал написать роман, в котором Париж с океаном его кровель был бы действующим лицом наподобие античного хора. Мне нужна была интимная драма, три-четыре персонажа в маленькой комнате, а на горизонте — бескрайний город, неустранимый, взирающий своими каменными очами на смех и слезы моих героев. Этот давнишний замысел я и попытался осуществить в „Странице любви“» (Предисловие к иллюстрированному изданию романа, 1884).
Но, включив роман в серию «Ругон-Маккаров», Золя подчинил его общему плану, сделал главную героиню, Элен, членом семьи Ругон-Маккаров и придал ей и ее дочери Жанне семейные наследственные черты. Элен — представительница третьего поколения этой семьи, дочь рабочего-шляпника Муре, человека «здорового и уравновешенного», и Урсулы Маккар, подверженной бурным страстям. Жанна, в которой «наследственность сказалась через поколение», переняла повышенную нервозность от своей прабабки, полубезумной Аделаиды Фук, и хилое здоровье от чахоточного отца, Гранжана. Роман «Страница любви» должен был обогатить цикл, показав еще одну сторону жизни:
«Вот что я хотел бы взять в качестве темы. Страсть. Из чего слагается страсть. Что понимают под словом страсть. Рождение страсти, как она растет, какое действие она оказывает на мужчину и женщину, ее перипетии, наконец, как она кончается. Словом, изучить страсть, — чего я еще не сделал, — проанализировать ее вплотную, ощупать ее со всех сторон и показать всем. Написать всеобщую историю страсти нашего времени, без поэтической лжи, без предвзятости реалиста… Вся ценность должна быть в обобщающей стороне произведения. Надо, чтобы каждый узнал себя в нем» («Набросок» к роману). Золя хотел «сделать это в строгом этюде с двумя-тремя персонажами, — чистый анализ, это было бы великолепно!». Этот натуралистический замысел дополнился еще намерением описать патологию переходного возраста у дочери Элен, в духе «неврозов», описанных во многих романах литературных соратников Золя — братьев Гонкур.
Всю весну 1877 года Золя собирал материалы для романа по двум линиям: он бродил по Парижу с записной книжкой в руках, поднимался на холм Пасси, взбирался на леса строившегося дворца Трокадеро, откуда открывалась широкая панорама города; с другой стороны, Золя изучал труды ученых медиков и физиологов, в частности книги докторов Мордре и Тардье, в которых давался анализ хлороанемии у подростков. Один из друзей писателя специально устроил детский бал, чтобы Золя мог описать его в романе. В конце мая, забрав с собою все заметки и планы, Золя уехал из Парижа, чтобы провести лето на побережье Средиземного моря. Там, в рыбачьем поселке Эстак, у самого Марселя, и был написан в большей своей части роман «Страница любви». Картины Парижа Золя создал по памяти, пользуясь лишь своими записями и несколькими фотографиями.
В ходе работы Золя над романом натуралистические элементы все больше отступали на второй план перед поэтической стороной произведения, которое сам автор определил как «интимное, написанное в полутонах». Как бы в ответ на обвинения в грубости, в пристрастии к житейской грязи, Золя стремился создать привлекательные характеры, показать тонкие душевные движения и деликатные чувства. В частном письме он писал по поводу романа: «Я призываю читателя на семейное празднество, где он встретит добрые души».
