Как только, светловолосая увидела рыжую подругу, она смущённо заулыбалась и вместе с тем, стыдливо восхитилась, широко открыв глаза и рот, но при этом, последний прикрыв ладонями. Вид у неё был такой, как у подглядывающей кутырки, за чем-то непристойным, но жутко любопытным.
Райс с самого начала заподозрила, что Апити, явно что-то об этом знает, но рядом была Матёрая, поэтому разговора, прямо здесь у дверей, не получилось. На обеде, они лишь перекинулись парой слов и то с набитыми ртами, чтоб Любовь ничего не заподозрила.
— Давай по-быстрому, — начала допытываться Райс, — чего нас ждёт.
— Не нас, а тебя, — так же жуя, ответила Апити, — только почему тебя одну готовят? Не понятно. Я тоже хочу.
— Чего хочу? — взъелась Райс, — говори толком, дрянь белобрысая, чего ждать? Я уже в таком взвинченном состоянии, что и прибить могу.
— Не ори, стерва рыжая, Славу тебе растить будут, — пробурчала Апити с набитым ртом, — только как, не знаю. Не спрашивай. Наставница говорила, мол, девки…, вам понравится, «по самые не хочу».
— Что-то верится с трудом, — тут же отреагировала Райс, запивая кашу молоком, — с чего бы это было хорошо, после того, как было всё плохо. Чует моё сердечко, кровушкой умоюсь.
— Не знаю, но она никогда толком не рассказывала. Вечно хитро, так, улыбалась и таилась. Но если учесть, что каждый круг круглее предыдущего, надо ждать «подарочка».
— А почему меня одну? Разве тебе не надо Славу растить?
— Да, чего ты меня-то пытаешь? Сама в недоумках. Я ж сказала — тоже хочу.
Как выяснилось позже, про Апити не забыли, очередь до неё дошла, лишь после обеда, когда с Райс закончили. Вечером, перед сном, Матёрая по прозвищу Любовь, дала девке чего-то выпить и предложив приятных сновидений, притом таким тоном, мол, «вот ты девонька и попала», закрыла дверь, предупредив, что прыгать на закрытую преграду, бесполезно, и что, когда надо — тогда и откроется.
Райс, ожидая всего чего угодно, скованно и напряжённо, но, как можно удобней устроилась на лежанке и стала ждать, внимательно прислушиваясь к внутренним ощущениям.
Сначала, почувствовала, как то, что выпила, согрело живот, а затем, стало опускаться вниз, растекаясь и расплываясь приятной волной. Ощутила, как что-то тёплое и мягкое, медленно спустилось ниже, достигая девичьей волосатой щёлки и разливаясь, перехватывающей дух негой, в паху. Набухла бабья горошина, заныла, заскулила беззвучно требуя ласки, призывая погладить, потрепать, ну, хотя бы прикоснуться.
Задрала подол рубахи, оглядела себя там и протянув руку, погладила, отчего низ живота ответил блаженством, до мурашек по коже и трепетной истомой, застрявшей в пересохшем горле и заставивший непроизвольно сглотнуть.
Принялась гладить свою щёлку интенсивней, запуская в расщелину палец, та в ответ «потекла», орошая вокруг себя скользким, вязким выделением. Возбуждение нарастало, приятно было, «до не могу». Подумала мельком, что если дальше так и будет, то согласится на этом кругу задержаться подольше и тут, накатил вал, закончив всё фееричным взрывом искр и эмоций…
Тело охватила божественная дрожь, волнами блаженства катаясь внутри, перехватывая дыхание, биение сердца, от чего издала непроизвольный стон, сладостный и нежный. Улыбнулась от счастья, охватившего её всецело: и тело, и разум, и душу. «Троица, как это хорошо» — промелькнуло неосознанное признание, всё ещё поглаживая себя между ног, меж мокрых половых губ, задерживаясь на взбухшей горошине клитора.
Вторая волна судорожной истомы счастья, настигла некоторое время спустя, затем почти сразу третья… Затем ещё и ещё… Потом, эти пики наслаждения стали непрерывны и слились в единый, нескончаемый ураган блаженства…
Уже не помнила где были руки, помнила только, что они болели от напряжения, вцепившись в тканное одеяло, на котором лежала, и точно помнила какими-то урывками, что всё дальнейшее, происходило уже, без их участия. В глазах потемнело… Дальше помнила лишь цветные пятна, всплывающие перед глазами… Потом помнила радугу…
Очнулась в полной темноте. За окном была ночь. Вся мокрая и абсолютно обессиленная. Подвигав руками в стороны, поняла, что не только мокрая сама, но и вся постель её насквозь сырая. Складывалось такое ощущение, что кто-то окатил водой из ведра. Хотелось пить. Протянула руку к скамье у изголовья. Нащупала деревянную посудину, но сил поднять, не было. В теле, царило состояние полной измождённости. Ей показалось, что она выжита и высушена.
Внизу живота тукал пульс и каждый его удар отдавался щемящей истомой, но терпимой, лёгкой, тут же опадая, между тяжёлыми и ровными ударами пульса. Понимала, только не зная откуда, что лучше не шевелиться, но пить хотелось нестерпимо.
Напряглась. Скинула одну ногу на пол, за ней другую и широко их расставив, села. Руки отчётливо дрожали, притом сильно, губы скукожились в куриную попку, ссохлись, растрескались, даже ноги ощутимо дрожали, несмотря на то, что сидела, поставив их на прохладный пол.
Осторожно взяла посудину с водой и жадно, расплёскивая воду по пылающим грудям, выпила всё содержимое, но ещё когда пила, в голове пронеслось: «Лучше бы ты этого не делала».
Вода холодом провалилась в огнедышащее нутро, тут же брызнув холодным потом, будто кожа стала решетом. Промежность защипала, возвращая чувствительность измученным органам и волна возбуждения, вновь накрыла её с головы до ног, вздувая «бабью ягодку», да, так сильно, что где-то на границе сознания родился испуг, что ещё чуть-чуть и эта горошина сладострастия, лопнет.
Машинально прижала рукой и… Стоны, крики, мольбы… Катания по полу в лихорадке сладострастных судорог, битьё головой об пол, вцепившиеся зубы, в свисающий край тканного одеяла, стремление, во что бы то ни стало, попытаться затолкнуть его целиком себе между ног, стараясь не давать ляжкам сжиматься и сдавливать, ту часть тела, которая всё хотела и хотела, жаждала и взрывалась, всё новыми и новыми волнами бешеного блаженства.
Это уже не было похоже на радужное счастье, это было похоже, на терзание хищного и ненасытного чудовища. Зверь, что поселился между ног, готов был измотать и даже убить хозяйку, лишь бы получить желаемое…
В следующий раз, Райс полу очнулась на кровати, но при этом, руки и ноги были растянуты в стороны и к чему-то привязаны. Она никак не могла прийти в себя полностью, сколько не пыталась. Тело горело. Ужасно хотелось пить. Состояние глубокого опьянения, в котором находилась её голова, не давало возможности сосредоточиться.
Кто-то поднял её голову и поднёс к губам сосуд с водой. Райс, не открывая глаз и даже не задумываясь, кто бы это мог быть, жадно пила. Напоив её опустили. Она тяжело задышала, как будто воздуха не хватало. А эта сволочь, внизу живота, всё тукала и тукала, как бы затаившись и ожидая, когда же хозяйка придёт в себя, чтоб вновь вцепиться в её щёлку, жадными клыками убивающего блаженства.
Райс, несмотря на то, что сосредоточиться не удавалось и при попытке открыть глаза, всё перед ними плыло и кружилось, тем не менее попыталась думать. Эту тварь, что вцепилась ей между ног, что раздувает до боли «бабью ягодку», готовую взорваться, девка отчётливо воспринимала, как страшное и безжалостное чудовище.
Она лихорадочно стала думать, как его убить, как от него избавиться, но единственное, что ей приходило в голову, это то, что надо, во что бы то не стало успокоиться и главное не двигаться, ибо любое её движение, эта ненасытная тварь, воспринимает, как начало для атаки.
Кто-то опять поднял ей голову и принялся кормить с ложки. Это что-то было склизким, мягким и абсолютно безвкусным. Или она уже вкуса не чувствовала? Но так, как зверь при кормёжке вёл себя смирно и даже немного успокоился, она решила через силу есть, хоть этим оттягивая время его расправы.
Покормив, её снова отвязали и Райс скривилась, и даже попыталась заныть, всем видом показывая, что не надо было этого делать.
Истома, почуяв свободу, как голодная волчица, вгрызлась в низ живота бедной жертвы. Стон отчаяния, попытка заплакать от обиды, но без слёз, ибо те отказывались литься, и судорожная волна ненавистного блаженства, накрыла не только неподвластное тело, но и голову, не давая ничего предпринимать самостоятельно.
