Исс снова опустился на чародейское сиденье и стал ждать. Лишь когда прошло около часа, а Скованный так и не пошевельнулся, он решился уйти.
Скованный впервые за все время не выразил своего горя, когда он унес свет.
46
НАЧАЛО ПУТИ
Райф проснулся в стылой предрассветной тьме. Зная, что больше не уснет, он встал и вышел наружу. Небо над головой было черным, но на востоке, над деревьями и грифельными утесами Ганмиддиша, сквозь туман уже проглядывала розовая заря.
Райф завязал ранку на передней ноге мерина, а после занялся собственными ссадинами. Его руки пахли сырой говядиной и горели огнем. Он погрузил их в снег, чтобы промыть и сделать не столь чувствительными, а потом туго забинтовал. Поврежденная кожа легче всего поддается обморожению. Кот Мэрдок потерял стрелковый палец из-за ничтожного укуса потому только, что не позаботился перевязать этот палец в лютую морозную ночь. А прошлой зимой Арлек Байс встречал День Богов, густо намазанный свежим жиром, из-за того, что отправился в Старый лес со свежими порезами после бритья.
Предвидя сильные морозы, Райф тревожился. Как защитить от них Аш? Она слишком худа, а если кормить ее одними зайцами да рыболовами, она не сможет бороться с холодом. На такой кормежке и ноги недолго протянуть. Два лета назад Дрей и Рори Клит вернулись после десятидневной охоты в Лысых холмах с коликами и несварением желудка. Охота не удалась, и они неделю жили на прокисшем пиве и крольчатине. Райф помнил, как стоял с Битти Шенком и Туллом Мелоном около отхожего места, распевая: «Бежит, бежит крольчатника, течет, как ручеек», пока Дрей с Рори мучились внутри.
Райф улыбнулся... и слезы навернулись ему на глаза — наверно, от ветра.
Дрей его не дождался.
Вчера, когда тропа увела его от волчьей тропы на север, он оглянулся, чтобы взглянуть напоследок на брата, но Дрея не было — он уже ушел. Только тень его еще ползла по камням на восток, навстречу Градскому Волку. Райф постоял в снегу и пошел обратно в дом, заставляя себя думать о десятках разных вещей, которые следовало сделать, прежде чем отправиться в путь.
Аш уже проснулась и подкладывала дрова в огонь, разогревая остатки вчерашней еды. Она робко улыбнулась Райфу, и у него не повернулся язык сказать ей, что мясо не надо было трогать, что он собирается соскрести с него жир и намазать им лица от мороза. Мясо, которое он вчера нарезал на полоски и повесил сушиться, провялилось не до конца — ну да ничего, сойдет. Шкурка задубела, но размачивать ее мочой не было времени, и Райф показал Аш, как ее месить и разминать кулаками.
Пока Аш занималась этим, он обшарил дом в поисках одежды, ножей и еды. Здесь все промерзло, и немногочисленные половики и одеяла, найденные им в погребе, совсем обледенели. Райф выбрал два одеяла получше и выбил их досуха. На дне сундука из кровавого дерева отыскалась пара перчаток из козьей шерсти. Они отсырели и покрылись плесенью, но Райф все равно их взял. Почти непригодные для носки и дурно пахнущие, они все-таки пришлись ему впору.
Он откопал еще ветхий, прожженный на плече плащ, детскую овчинную шапочку, жестяную мисочку с салом и воском и проржавевший нож. И бладдийцы, и черноградцы, как видно, очистили дом на совесть, и съестного не осталось ни крошки.
Аш примерила плащ и шапочку. В его отсутствие она завернула мясо в листья щавеля, натопила снега и просушила над огнем свои чулки и сапожки.
— А у тебя-то плаща нет, — заметила она.
— Обойдусь одеялом. Сейчас наточу нож и скрою из шкурки рыболова шапку.
— Надо было мне прихватить что-нибудь из лагеря, — нахмурилась Аш. — Все валялось на снегу — я могла бы взять что хотела.
— Не жалей, — ответил Райф.
Она взглянула на него своими серыми глазами и тут же отвела их.
«Если кто-нибудь тронет тебя снова, я разорву их голыми руками», — хотелось сказать Райфу. Вместо этого он сказал:
— Залей огонь водой, которую натаяла. Я пойду оседлаю коня.
Теперь уже совсем рассвело. От ветра пахло ледником. Снег после недавней оттепели сделался рыхлым. Райф покрыл спину мерина одеялом и наложил седло. Пальцы у него не гнулись. Зажав в кулаке нож, чтобы наточить его о ступеньку, он прикусил щеку от боли.
Ржавчина глубоко въелась в незакаленное железо, и хрупкое лезвие не желало заостряться. Райф сделал с ним что мог.
Когда Аш вышла, он уже смастерил себе шапку и теперь выкраивал завязки. Ее прожженный плащ, выкрашенный в густой красно-коричневый цвет, волочился по снегу. От ветра она сразу зарумянилась, и на глазах у нее выступили слезы. Из-под шапки выбились пряди серебристых волос. За время, проведенное в Ганмиддише, она немного округлилась, и в ее лице появилась мягкость, которой Райф прежде не видел.
— Собачий Вождь хорошо с тобой обращался? — спросил он, подсаживая ее на коня.
Ее серые глаза немного потемнели.
— Он не мог дождаться, когда избавится от меня.
Со двора они выехали молча. Райф вел мерина через проходы, мимо изгородей и служб, пробуя на вкус воздух. Тучи обещали снег, но запах ледника беспокоил его куда больше. Если здесь, так далеко на юге, пахнет Великой Глушью, это может означать только одно.
Райф старался шагать побыстрее. Чем дальше он отойдет на запад, когда разразится буря, тем лучше. Горькие холмы останавливают бури, запирая их между Полу-Бладдом на востоке и Банненом на западе. Надежнее всего будет укрыться в западной тайге, за частоколом каменных сосен и черных елей.
На ходу Райф замечал среди карликовой березы и кизила следы разной дичи. Привычка делать это глубоко укоренилась в нем. Прошлая ночь доказала, что он может убить животное ударом в сердце без стрелы. Рыболова он уложил куском грифеля, тяжелого, как железо, и синего, как дхунский чертополох. Зверек копошился у овечьего загона, привлеченный застоявшимся там запахом убоины. Он учуял Райфа своим тонким нюхом и услышал хруст сапог по снегу чуткими ушами, способными засечь мышь-полевку в сугробе двухфутовой глубины. Райф, глядя, как он убегает вдоль изгороди, подобрал первый попавшийся камень и согрел его в кулаке. Аш нуждалась в пище.
Это было не то же самое, что стрелять из лука. Подозвать зверя к себе оказалось гораздо труднее. Миг полного покоя не соединял Райфа с добычей, и он ничего не узнал о ней. Сердце явилось перед ним внезапно, как пылающий уголь, и пришлось действовать очень быстро. Без взаимодействия прицельного глаза и руки, отпускающей тетиву, Райфу нечем было привязать к себе дичь, и он просто метнул камень. Как только он это сделал, видение сердца поблекло.
Удара он не услышал. Им овладела тошнота, и рука, бросившая камень, бессильно повисла. Желудочный сок обжег глотку, и Райф, упав на колени, долго блевал и отплевывался. Лишь через несколько минут он смог встать и пойти за добычей. Когда он вернулся в дом, тошнота прошла, но чувство стыда осталось. Не годилось убивать дичь таким образом.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
