вновь вернулся верховный к вопросу, больше всего занимавшему его.
— Немыслимо взять с собой двадцать девять вагонов.
Я не оставлю чехам золото,—-упрямо стоял на своем Колчак.
Бог мой! Да разве оно достанется им? Этого не допустят наши более могущественные союзники,—иронически усмехнулся Долгушин.
— Хорошо, я согласен,—вдруг уступил адмирал. — Лучше уход в Монголию, чем опасное сидение в Нижнеудинске. Соберите офицеров конвоя, я скажу им несколько слов. Кстати, где эти прокламации?
Долгушин подал ему пачку листовок.
— Когда вам угодно встретиться с офицерами?
Немедленно! — Колчак загорелся неожиданной надеждой вырваться из чешского плена.
Он развернул пачку листовок, прочел крупный заголовок: «Смерть Колчаку — врагу России!»
Идиотские слова, даже не обидно! — сказал он таким тоном, что Долгушин понял, как задели Колчака эти листовки.
У вагона раздались шаги офицеров конвоя. Они вошли, почерневшие от грязи, небритые, исхудалые, в оборванных шинелях, замызганных полушубках.
— Господа офицеры, наше положение таково, что надо уходить в Монголию. Передайте солдатам — желающие могут остаться здесь. Я предоставляю каждому свободу выбора. У кого есть вопросы? — сказал Колчак.
— Ваше превосходительство, говорят, что союзники согласны вывезти вас одного в Иркутск? — спросил начальник конвоя.
— Да, полковник.
— Тогда вам лучше уехать без нас. Так и вам и нам безопаснее.
— Вы меня бросаете! — крикнул Колчак, словно его ударило током.
— Никак нет! Я говорю о том, как было бы лучше.
— Солдаты пойдут, со мной без всякого принуждения, я убежден в их преданности. Вы пока свободны, господа...
Колчак опустился в кресло, с отвращением поглядел на затоптанный пол, побуревшие от угольной пыли стекла — еще недавно они были чистыми.
Почему-то подумалось: он уже все сделал — назначил главнокомандующим Каппеля, скоро передаст верховную власть Деникину, остается лишь незаметно раствориться в бушующем народном море.
Но от этого он не чувствовал облегчения. Не было и необходимого ощущения свободы. Да и как мог он избавиться от мысли, что он, Колчак, стал ныне символом массовых казней, порок, пепелищ, погромов, разгула палачей? Он — олицетворение диктатуры авантюристов.
Отныне его будут проклинать, ненавидеть, никто не скажет о нем доброго слова, не снимет с него даже тысячной доли вины. «В конце концов, я сам сделал насилие своей официальной политикой. Мне не в чем раскаиваться. Я служил войне — единственная служба, которую искренне ценю и люблю».
В салон вбежал испуганный Долгушин.
— Ваше прево... — выдохнул он. — Ваше... ваше...
— Что там еще стряслось?— хмуро и недовольно спросил Колчак.
— Солдаты конвоя ушли к большевикам...
— Как... ушли? Все ушли! Я верил своим солдатам, а они меня бросили и ушли...
— Пока нет причин остерегаться союзников.
— Предадут меня союзники, ротмистр,— печально сказал Колчак.
— Если вы сомневаетесь в них, переоденьтесь солдатом. Укроем вас в чешских эшелонах.
— Русскому адмиралу дурно переодеваться в чужой мундир. Скажите коменданту — я готов ехать в Иркутск.
— А как же золотой эшелон? — спросил Долгушин.
— Пусть его охраняют бог, дьявол, чехи, поляки! Мне теперь все равно! — Колчак ударил ногой в ящик, с треском
осыпалась сургучная печать с двуглавым орлом. — А эти ящики перенести в эшелон. Мне, русскому адмиралу, не нужно русское золото.
6
В Иркутске все помыслы вчерашних союзников Колчака вертелись вокруг русского государственного запаса: власть золота магнетически воздействовала на них. В вокзальном ресторане за сдвинутыми столиками, нахохлившись, сидели союзные комиссары и колчаковские министры. Заместитель премьер-министра Червен-Водали говорил трагическим голосом:
Господа высокие комиссары! Правительство адмирала Колчака находится в критическом положении. В Иркутске незаконно возник Политический центр, состоящий из эсеров, он требует от нас передачи государственной власти. Но согласитесь, этого преступного деяния мы совершить не можем. Сибирские эсеры — единомышленники большевиков, их действия угрожают не только России.
— Сколько перемен, и все за один год,— покачал головой генерал Жанен. — Прошлой осенью Сибирь была против большевизма, теперь она ненавидит Колчака. А ведь во всем виноват он сам, его вина, его вина! Он ведет себя как маньяк, он одержим коварством помешанного. Правду я говорю?
— Совершенная правда! — с неприличной быстротой согласился Червен-Водали.— Но как трудно исправлять чужие ошибки!
— Чужие ошибки всегда хуже своих. Адмирал не оказался бы в столь плачевном состоянии, если бы прислушивался к советам разума. У него не было недостатка в советах,— подчеркнул Жанен.— Я советовал передать золотой запас под мою охрану. Адмирал отказался. Он, видите ли, не доверяет охране союзных держав, а теперь хочет, чтобы я охранял его самого. Я не злопамятен. Золотой эшелон и адмирал будут доставлены в Иркутск под флагами союзников. Над эшелоном надо вывесить и русский флаг. Не возражаю. Не в этом главное. Я жажду увидеть золотой эшелон —вот главное.— Жанен раздул пышные усы, устало положил на стол руки.— Меня беспокоит судьба золота. Ужасно волнует судьба русских ценностей,— повторил он сердито.
— Кстати, куда делись два вагона, отправленные во Владивосток? — осклабился в длинной усмешке полковник Ход-сон— комиссар Англии.
Это золото, сэр, передано Японии в уплату за понесенные нами расходы,— сказал комиссар Като, поднимая перед собой тесно сдвинутые ладони.
— Под чьей охраной, сэр?
— Под охраной генерал-лейтенанта Семенова. У него еще есть силы.
Ценности, захваченные атаманом Семеновым, ничтожная часть,— заметил Жанен.
— Правительство адмирала просит комиссаров обеспечить золотому эшелону путь на восток,— опять заговорил Червен-Водали. — Если союзники думают получить долги по обязательствам адмирала,— добавил он многозначительно. — Господа высокие комиссары, представители союзных держав! Будьте же посредниками между нами и Иркутским политическим центром. Мы не желаем столкновений с мятежниками.
— У вас просто нет сил подавить мятеж,— заметил хладнокровно полковник Ходсон.
' Хочу предупредить, господа. Страшен не Политцентр, а большевики.
Я не понимаю идеи, во имя которой иркутские, эсеры подняли восстание,— сказал Като. — Зачем им расчищать путь Ленину?
- Это все так сложно, господа высокие комиссары! Но я снова осмелюсь просить... Можем ли мы питать надежду? История не ждет. Судьба правительства адмирала на волоске,— тоскливо бормотал Червен-Водали.
Бессвязная речь его покоробила
