— Мы не смогли установить контакт с достойным Сангвинием, — ответила Инг Мае Синг, — и Леман Русс ничего не доложил о своем походе против Тысячи Сынов.
Хорус коротко рассмеялся и, не скрывая резкого акцента уроженца Хтонии, сказал:
— Это меня не удивляет. У Волка есть голова на плечах, и ничто не может помешать ему преподать урок Магнусу. А что с остальными?
— Вулкан и Дорн возвращаются на Терру. Остальные примархи продолжают свои кампании.
— Ну, хоть здесь все в порядке, — вздохнул Хорус, но тотчас нахмурился. — А что слышно от главного фабрикатора?
— Прошу меня простить, Воитель, но мы не получили ни одной весточки с Марса. Мы попытаемся осуществить контакт механическими средствами, но на это уйдет несколько месяцев.
— Это ваша недоработка, Синг. Связь с Марсом чрезвычайно важна.
В последние недели Инг Мае Синг передавала множество закодированных телепатических посланий с «Духа мщения» к генералу-фабрикатору Келбор-Халу. И хотя их содержание оставалось для нее недоступным, окрашивающие их эмоции были совершенно ясны. Что бы ни планировал Воитель, механикумы играли в его замыслах ключевую роль.
Хорус заговорил снова:
— А остальные примархи, они получили мои приказы?
— Получили, мой господин, — ответила Инг Мае Синг, с трудом скрывая замешательство. — Ответ лорда Жиллимана, примарха Ультрамаринов, был простым и ясным. Они уже приблизились к скоплению Калт и готовы к высадке.
— А Лоргар? — спросил Хорус.
Инг Мае Синг немного помедлила, словно не в силах сформулировать следующий ответ.
— Его послание переполнено выражениями… гордости и повиновения, причем очень сильными, почти фанатичными. Он подтверждает получение приказа атаковать и быстро приближается к Калту.
Инг Мае Синг по праву гордилась своим самообладанием, совершенно необходимым тому, кто должен работать с варпом и постоянно держать под контролем свои эмоции, но даже ей не удалось скрыть свое смущение.
— Вас что-то беспокоит, госпожа Синг? — спросил Хорус, словно читая ее мысли.
— Мой господин?
— Мне кажется, мои приказы вас тревожат.
— Это не мое дело — проявлять беспокойство или иные чувства, мой господин, — безучастно ответила Инг Мае Синг.
— Правильно, — согласился Хорус. — Это не ваше дело, и все же мне кажется, что вы сомневаетесь в правильности моих действий.
— Нет! — воскликнула астропат. — Но я не могу не ощущать тяжести передаваемых сообщений, не могу не чувствовать груза крови и смерти, заключенного в каждом послании. Передавая их, я словно дышу дымом пожарищ.
— Вы должны доверять мне, госпожа Синг, — сказал Хорус. — Вы должны верить, что все мои шаги предприняты ради блага Империума. Понимаете?
— Понимание тоже не относится к моим обязанностям, — прошептала Инг Мае Синг. — Мой долг в Великом Крестовом Походе состоит в выполнении воли Воителя.
— Это правильно, но, прежде чем я вас отпущу, вы должны мне кое-что рассказать.
— Да, мой господин?
— Расскажите мне об Эуфратии Киилер, — приказал Хорус. — Расскажите о той, кого называют святой.
У Мерсади Олитон до сих пор захватывало дух при виде капитана Локена. Воины Астартес являли собой весьма внушительное зрелище, когда маршировали в своих отполированных доспехах, но это не шло ни в какое сравнение с видом космодесантника — особенно Локена — без брони.
Обнаженный по пояс, одетый только в светлые армейские брюки и тяжелые ботинки, он был покрыт испариной, и все его внимание было сосредоточено на тренировочном сервиторе. И хотя лишь немногим летописцам довелось лично наблюдать за сражающимися Астартес, сложилось стойкое убеждение, что эти воины способны убивать голыми руками с не меньшей эффективностью, чем при помощи болтеров или цепных мечей. Глядя, как Локен отрывает у сервитора одну конечность за другой, Мерсади легко в это верила. В могучем теле капитана жила такая неистощимая сила, а проницательные серые глаза смотрели так сосредоточенно, что женщине оставалось лишь удивляться тому, что ее все еще удивляет столь совершенное мастерство. Космодесантник представлял собой живую машину, созданную для войны. Словно завороженная, Мерсади не отрывала от него взгляда, время от времени моргая, чтобы запечатлеть в ячейках памяти героический облик капитана.
Рядом с Мерсади на скамью сел Кирилл Зиндерманн и наклонился к ее уху.
— Разве у вас еще недостаточно снимков Локена? — спросил он.
Локен среагировал на появление итератора и оглянулся на них. Мерсади ощутила дрожь предчувствия. После окончания войны с аурейской технократией прошло слишком много времени, но с капитаном Десятой роты она смогла провести лишь несколько часов. Как его приближенный летописец, она понимала, что получила ничтожно малое количество информации о той кампании, но в последние месяцы Локен замкнулся в себе.
— Кирилл, Мерсади, — приветствовал их капитан, выходя из тренировочной камеры. — Рад видеть вас обоих, — добавил он, направляясь к своей оружейной.
— Я рад, что пришел сюда, Гарвель, — откликнулся Зиндерманн.
Главный итератор и так был уже немолод, но Мерсади видела, как сильно он постарел после того дня, когда чуть не погиб в пожаре Архива на борту «Духа мщения».
— Очень рад, — повторил Зиндерманн. — Мерсади была настолько добра, что пригласила и меня. В последнее время я слишком напряженно работал и теперь уже не так проворен, как когда-то. Время движется на крылатой колеснице.
— Цитата? — спросил Локен.
— Маленький отрывок, — ответил Зиндерманн.
— Вы оба не слишком баловали меня своим обществом в последние дни, — заметил Локен, улыбнувшись Мерсади. — Нашли для себя более интересный объект?
— Нет, ни в коем случае! — воскликнула она. — Но нам становится все труднее и труднее передвигаться по кораблю. Из-за указа Малогарста, ты, наверное, слышал о нем.
— Слышал, — согласился Локен. Он взял в руки деталь доспеха и открыл баночку с неизменным порошком для полировки. — Но я не вникал в подробности.
Запах полироли напомнил Мерсади о более счастливых временах, когда она сидела в этой комнате и записывала рассказы о великих триумфах и удивительных мирах, но она постаралась прогнать ностальгические мысли.
— Нам предписано находиться только в своих комнатах или в Убежище. Для того чтобы посещать другие места, требуется разрешение.
— И кто должен выдавать разрешения? — поинтересовался Локен.
— Не могу сказать точно, — пожала плечами Мерсади. — В указе говорится о необходимости направлять заявки в канцелярию Совета Луперкаля, но, что бы это ни означало, никто не смог добиться никакого ответа.
— Это, должно быть, неприятно, — произнес Локен, и от такого обыденного замечания Мерсади ощутила приступ гнева.
— Конечно, неприятно! Мы не в силах описывать Великий Крестовый Поход, если не будем встречаться с его участниками. Мы едва можем на них взглянуть, и то лишь иногда, не говоря уже о том, чтобы поговорить.
— У тебя есть возможность сделать это здесь, — сказал Локен.
— Да, безусловно. В вашем обществе я отлично научилась сидеть тихо и не привлекать к себе внимания, капитан Локен. Хорошо хоть, теперь вы тренируетесь в одиночестве.
Мерсади уловила боль в глазах Локена и тотчас пожалела о своих словах. Раньше она почти всегда заставала его в компании других офицеров — самодовольного Седирэ, чьи жесткие безжизненные глаза напоминали взгляд океанского хищника, Неро Випуса или собрата по Морнивалю — Тарика Торгаддона. Но сейчас Локен один сражался с сервитором. Вышло это намеренно или случайно, Мерсади не знала.
— Как бы то ни было, — продолжала она, — для нас все стало намного хуже. Никто не желает с нами разговаривать. И мы больше не знаем, что происходит.
— Мы на пороге новой войны, — сказал Локен и, отложив доспехи, прямо посмотрел ей в лицо. — Флотилия направляется к месту встречи, где мы объединимся с другими Легионами Астартес. Предстоит очень сложная кампания, и, возможно, Воитель просто перестраховывается.
— Нет, Гарвель, — возразил Зиндерманн. — Все совсем не так, и я слишком хорошо тебя знаю, чтобы не видеть, что ты и сам в это не веришь.
— Вот как? — сердито бросил Локен. — Вы считаете, что так хорошо меня изучили?
— Достаточно хорошо, Гарвель, — кивнул Зиндерманн. — Достаточно хорошо. Они давят на нас. Давят все сильнее. Не каждому дано это заметить, но так оно и есть. И ты сам это понимаешь.
— Разве?
— Игнаций Каркази, — напомнила ему Мерсади.
Локен поморщился и отвел взгляд, не в силах скрыть огорчения, вызванного воспоминанием о смерти Каркази, мятежного поэта, которому он покровительствовал. Игнаций Каркази доставлял ему немало неприятностей и раздражал своей несдержанностью, но он был единственным человеком, который осмеливался говорить и писать столь необходимую правду.
