исключено, что в глубине души она чувствует некую неуверенность и потому так усердно играет роль хозяйки поместья, обожающей свой сад. Пуаро попробовал прикинуть, кем были ее родители.
— У вас чудесный сад, — сказал он.
— Вы любите сады?
— Не так, как их любят англичане. У вас в Англии это просто какое-то национальное хобби. У вас к садам совершенно особое отношение. У нас не так.
— Вы хотите сказать, у французов?
— Я не француз. Я бельгиец.
— Ах да! Миссис Оливер, кажется, упомянула, что вы некогда служили в бельгийской полиции.
— Совершенно верно. Я — старый бельгийский полицейский пес. — Он засмеялся, но очень сдержанно, дабы не нарушить рамок благопристойности, однако при этом чересчур живо взмахнул руками. — Но сады предпочитаю английские. Тут я всецело у ваших ног! Латинские расы предпочитают регулярные сады — перед шато[1616], так сказать. Стремятся повторить Версаль в миниатюре, и, кроме того, разумеется, они придумали potager[1617]. Он очень важен — potager. Здесь, в Англии, у вас есть potager, но вы заимствовали его из Франции. Только вы не так любите potager — не так сильно, как свои цветы. Hein?[1618] He так ли?
— Да, по-моему, вы правы, — сказала Мэри Рестарик. — А теперь пойдемте в дом. Вы же приехали к моему дяде.
— Совершенно верно, я приехал принести дань почтения сэру Родрику, но я воздаю ее и вам, мадам. Я всегда приношу дань почтения красоте. — Он поклонился.
Она засмеялась — чуть-чуть смущенно.
— Ну к чему такие комплименты!
Вслед за ней он направился к открытой стеклянной двери.
— Я встречался с вашим дядей в сорок четвертом году.
— Он, бедненький, очень одряхлел. И, боюсь, совсем оглох.
— О, со времени наших встреч прошло столько времени! Вполне возможно, он успел меня забыть. Наши встречи, знаете ли, были связаны, связаны… мм… с разведкой и дальнейшей разработкой некоего изобретения. А этим важнейшим изобретением мы обязаны талантам сэра Родрика. Надеюсь, он все-таки захочет меня увидеть.
— Не сомневаюсь, что он будет очень доволен, — сказала миссис Рестарик. — Теперь ему живется… ну в общем, скучновато. Мне часто приходится уезжать в Лондон — мы подыскиваем там подходящий дом. — Она вздохнула. — С пожилыми людьми иногда бывает так трудно!
— О, я знаю, — сказал Пуаро. — Со мной тоже, порою, нелегко договориться.
Она засмеялась.
— Ну, нет, мосье Пуаро, пожалуйста, не изображайте из себя старика.
— Иногда меня называют именно так. — Пуаро вздохнул. — Юные девушки, — скорбно добавил он.
— Очень бестактно с их стороны. Совсем в духе нашей дочери.
— О, у вас есть дочь?
— Да. То есть мне она падчерица.
— Буду счастлив с нею познакомиться, — учтиво сказал Пуаро.
— Боюсь вас огорчить, но ее здесь нет. Она в Лондоне. Она там, знаете ли, работает.
— Современные девушки все теперь работают. Даже совсем молоденькие.
— Работать следует всем, — сказала миссис Рестарик неопределенно. — Даже когда они выходят замуж, их призывают вернуться на производство или в школу — учить детей.
— А вас, мадам, тоже убеждали куда-нибудь вернуться?
— Нет. Я выросла в Южной Африке. И приехала сюда с мужем совсем недавно. Все это… для меня очень… непривычно.
Она посмотрела вокруг — без всякого энтузиазма, как показалось Пуаро. Комната была обставлена великолепно, но шаблонно. В ней ощущалась какая-то безликость, которую нарушали только два больших портрета на стене. На одном была изображена тонкогубая дама в вечернем платье из серого бархата. С противоположной стены на нее смотрел мужчина лет тридцати с небольшим, лучащийся сдерживаемой энергией.
— Вашей дочери, я полагаю, жизнь за городом кажется скучной?
— Да, ей гораздо приятней жить в Лондоне. Тут ей не нравится. — Она вдруг умолкла, но затем продолжила, но так, словно слова из нее вытягивали клещами:
— И ей не нравлюсь я.
— Это невозможно! — воскликнул Пуаро с галльской[1619] любезностью.
— Еще как возможно. Такое часто случается. Девочкам непросто свыкнуться с мачехой.
— А она очень любила свою родную мать?
— Ну, наверное. У нее трудный характер. Впрочем, девочек с легкими характерами почти не бывает.
Пуаро с сочувственным вздохом заметил:
— Теперь у родителей нет над дочерьми почти никакой власти. Не то что в добрые старые времена.
— Да, теперь они весьма своевольны.
— Об этом не принято говорить, мадам, но, признаться, я очень сожалею, что нынешние девушки столь неразборчивы в выборе… как это сказать?., своих дружков…
— Да, в этом отношении Норма доставляет своему отцу массу тревог. Но, думаю, наши сожаления никого не интересуют. Все учатся только на своих ошибках. Однако я должна проводить вас наверх к дяде Родди. Его комнаты на втором этаже.
Она направилась к двери. Пуаро оглянулся через плечо. Да, комната совершенно безликая — если исключить те два портрета. По фасону серого платья Пуаро заключил, что написаны они довольно давно. Если это первая миссис Рестарик, подумал Пуаро, то лично ему она не нравится.
Вслух же он произнес:
— Прекрасные портреты, мадам.
— Да. Написаны Лансбергером.
Это была фамилия знаменитого и очень дорогого портретиста, гремевшего двадцать лет назад. Его педантичный натурализм успел совершенно выйти из моды, и после его смерти о нем забыли. Тех, кого он писал, иногда презрительно называли «портновскими манекенами», но Пуаро придерживался иного мнения. В зализанное™ лиц и фигур, с такой легкостью выходивших из-под кисти Лансбергера, он подозревал умело скрытую насмешку.
Поднимаясь по лестнице впереди него, Мэри Рестарик заметила:
— Их только что повесили. Хранились в подвале, и пришлось реставрировать…
Она внезапно умолкла и резко остановилась, держась одной рукой за перила.
Выше на площадке появилась фигура и начала спускаться им навстречу. В ней было что-то странно неуместное. Словно кто-то надел маскарадный костюм, кто-то безусловно чуждый этому дому.
Впрочем, подобный типаж был Пуаро хорошо знаком, но он встречал его в другой обстановке — на лондонских улицах и даже на званых вечерах. Представитель современной молодежи: черный пиджак, вышитый бархатный жилет, не в меру облегающие брюки, буйные каштановые кудри, До самых плеч. Выглядел он на редкость живописно и был весьма пригож, так что в нем не сразу можно было распознать мужчину.
— Дэвид! — резко сказала Мэри Рестарик. — Что вы тут делаете?
Молодой человек ничуть не смутился.
— Я вас напугал? — спросил он. — Прошу прощения.
— Что вы здесь делаете? Тут, в доме? Вы… вы приехали вместе с Нормой?
— С Нормой? Нет. Я рассчитывал найти ее здесь.
— Найти здесь? Как так? Она в Лондоне.
— Но ее там нет, дорогуша. Во всяком случае, в квартире шестьдесят семь в Бородин-Меншенс.
— Как так — нет?
— А так. И поскольку она не вернулась
