С трудом отвожу глаза и мычу что-то об очередном финансовом кризисе.
Но словно не принадлежащие мне глаза не слушаются меня. Я снова приклеиваюсь взглядом к аппетитным женским бедрам и, наверное, со стороны похож на собаку, под носом у которой запахло куриной косточкой.
Она, зараза, чувствует это и тянется за сахаром, специально обнажая свои до невозможности голые бедра.
— Какие проблемы, господин полковник?! — говорит она мне, а сама, будто врач на ринге, вперилась своими огненно-путан-скими очами в мои зрачки — проверяет глубину моего пребывания в сексуальном нокдауне.
Порывшись в своей модняцкой сумке пухлой ручкой с бриллиантовым булыжником на пальце, она небрежно, словно пачку салфеток, швыряет на столик толстенную пачку денег.
Я беру этот увесистый кирпич полусотенок и начинаю выдергивать из него по бумажке. Танька останавливает меня:
— Бери все. Я сегодня добрая. Народ и армия едины. Выпить хочешь?
Я соглашаюсь. Вместе с бутылкой необыкновенного виски (такого я не видел даже во время поездок с министром за кордон) на столе появляется подсвечник. Танька поправляет на нем голубые свечи, явно с умыслом повернувшись ко мне попкой, которой могла бы позавидовать даже Шерон Стоун…
Сердце какого русского полковника не забьется подстреленной куропаткой и не затуманится его голодный взор при виде таких женских форм, взглянув на которые возгораешься такой туземной страстью, что готов заниматься любовью хоть в самом кратере вулкана…
Я даже стал забывать, за чем к ней пришел.
Пока Танька намеренно долго возится с подсвечником, я соплю, как рысак на старте, и, сцепив зубы, борюсь с самим собой.
«Спокойно, — мужественно приказываю я себе, — как говаривал мой дальневосточный командир майор Кириллов, высшая доблесть офицера состоит не только в том, чтобы не предать Родину, но и не трахнуть жену сослуживца!..»
Танька садится напротив и подает мне рюмку виски. Я мигом проглатываю ее. Во мне — от горла до живота — появляется огненный прут. Я теряю дар речи.
Танька таращит глаза и быстро наливает минералки:
— У вас там в Генштабе, наверное, и серную кислоту пьют не разбавляя?
Помня о священной заповеди майора Кириллова, я начинаю просчитывать, как с достоинством выползти из этой соблазнительной мышеловки. Пока Танька что-то лопочет о своих отношениях с бывшим мужем, я подбираю отмычку. Лучший способ отвлечь возбужденную женщину и себя от грешных мыслей — затронуть острые вопросы внутренней или внешней политики.
— Кстати, — многозначительно мычу я, закуривая, — положение Турции, в которой ты часто бываешь, на южном фланге НАТО…
— Турок ты генштабовский, — грустно говорит мне обворожительная челночница. И добивает меня своей откровенностью: — Я из-за своих мешков до того голодная, что ты мне член из-за угла покажи — забеременею!
— Ты голодная потому, что глупая, — иду я в наступление, свято помня завет великого вождя о том, что лучшая оборона — наступление. И желательно — на самом слабом его участке. — Какого мужика потеряла!
— Какой там мужик! В пять утра — подъем, в двенадцать ночи — отбой. Так с ним и жила. Или труп в погонах, или пьяный. Я дочкой от него и то во сне забеременела!
Мой расчет оказался точным: взведенная сексуальная кобра превратилась в растрепанную курицу… Наверное, бывают мужские подвиги, которые сродни позору. Уже в дверях, расшаркиваясь в благодарностях, я обещаю Таньке, что «сразу после получки»…
— Сразу после получки поможешь мне племянника от армии отмазать, — с неожиданной прямотой говорит Танька. — Я тебе тогда еще десять таких батонов дам, господин полковник. Даже пятнадцать.
Щелкает дверной замок. И у меня в руках уже не долг, а считай что взятка. «Опять по пятницам пойдут свидания». Иду и соображаю: отмазка от священного долга перед Отечеством стоит всего полтора десятка миллионов. Подешевело. Дал взятку — свободен от службы.
ЖИТУХА
…Сегодня по дороге на службу я мог оказаться на том свете. Мой водитель Серега, разогнавший машину почти до ста, вдруг стал съезжать на встречную. Смертным ором я еле успел вывести его из состояния дремоты. Он виновато хлопал красными глазами и бубнил о том, что не выспался. Мы свернули на обочину у Поклонной горы и встали.
Серега признался, что почти всю ночь вместе со взводным прапорщиком вкалывал на даче генерала из Главного управления кадров.
Я разрешил ему немного поспать.
Солдат сразу же с храпом отрубился, свалившись на боковое стекло. А у меня в ушах все еще звенели его возмущенные слова: «Это же надо, — мешки с цементом прямо на велюровые сиденья хотели положить! Даже бумаги подстелить не нашли. Я, говорю, сейчас лучше сам догола разденусь, но машину загаживать не дам!..»
Я смотрю на своего спящего бойца и думаю о том, что будет он после увольнения рассказывать дома о некоторых наших доблестных арбатских генералах, многое узнав об их жизни. У одного регулярно батрачил на прополке грядок, другому помогал развозить по тайникам ворованый шведский паркет, когда следователи сели на хвост, для третьего отвинчивал по ночам запасные колеса с оставленных на месте аварий разбитых машин…
В его коллекции были рассказы, которые иногда вводили меня в дикую ярость, и я, едва войдя в свой арбатский кабинет, бросался звонить начальникам подлецов и просить «принять соответствующие меры». Так было, когда я узнал, что в автоколонне автобазы Минобороны появился старлей-рэкетир, нередко требовавший от солдат-водителей платить ему дань.
Дело стало доходить до того, что иногда он выворачивал бойцам карманы, подозревая их в левых заработках. Когда же один из пострадавших доложил об этом старшему начальству и старлею сильно влетело, он начал мстить своему рабу. Когда солдату пришла телеграмма о смерти брата, старлей показал ее подчиненному лишь через несколько дней. Фингал под глазом старлея стал последней точкой, поставленной автобазовскими «дедами» в день их дембельского прощания с частью…
Мой храпящий боец был очень наблюдательным. Иногда я ловил себя на мысли, что с помощью его зорких глаз и цепких ушей мне открываются многие потаенные стороны жизни хозяев арбатских кабинетов. То была крутая смесь мерзкого и смешного, светлого и грязного.
…Как-то поздней ночью вез он бывшего своего шефа со славной охоты в Завидово. Хорошо нагруженный шеф мирно спал на заднем сиденье. Огромный кусок свежей лосятины лежал в багажнике. С него все и началось…
Серега не знал, что после того как он притормозил на светофоре у первого же поста ГАИ, его машина уже через минуту превратится в «объект захвата». Кровь убитого лося просочилась из багажника и образовала лужу на асфальте…
