— Сегодня я щедр, — продолжал Дворчик. — Любуйтесь игрой моего бриллианта! Завидуйте!.. В мире нет второго такого камня. Знаменитый «Куллинан» весил три тысячи каратов, а мой — семь тысяч! Чем больше каратов, тем камни дороже. Не то что люди. Люди дотла сгорают на кострах одинаково, что один, что семь тысяч… Человек не алмаз, даже не алмазная пыль… Человек — только запах горелого мяса. А алмаз, смотри сюда, женщина, я погружаю его в сосуд с прозрачной водой — и он исчезает в ней, потому что сам чище родниковой воды. Смотри!..
Старик опустил стекло в банку и снова достал, торжествуя и радуясь. Он держал его над головой тремя сухими и длинными узловатыми пальцами, по которым стекала грязь.
Регина не произнесла ни одного слова с тех пор, как появился Дворчик. Ошеломленная и подавленная, она вдруг порывисто поднялась.
— Натан, пойдем отсюда, пойдем! — Забыв обо всем, она тянула брата за истлевшие его лохмотья. — Пойдем!
— Куда?
— В город. Там снова восстание. Варшава почти свободна. Вставай!..
Натан не двигался. Теперь он понял, что означал шум наверху. Позавчера так грохотало, что дрожала земля, и Дворчик беспокойно метался в норе… Теперь понятно, почему в эти дни им не приносили пищу. Людям наверху не до них… Восстание. Это хорошо! Но выходить на поверхность рано.
— Нет, Регина, пока я никуда не пойду, — сказал он.
— Но когда же? Разве ты перестал ненавидеть немцев?
— Не перестал… Но я хочу, чтобы меня оставили в покое, хотя бы здесь. Я хочу выжить во что бы то ни стало.
— Но разве можно здесь жить!.. Даже этот сумасшедший старик счастливее тебя, Натан. Он хотя бы не понимает. Но ты!..
— Теперь осталось немного, — говорил Натан, почти не слушая сестру. — Говорят, русские подходят к Варшаве… Нам приносят сюда не только еду, иногда сообщают и новости… Если бы не было восстания, нам продолжали бы приносить пищу. Какая мне польза, что там, наверху, восстание…
— Но мы хотим помочь русским! — воскликнула Регина.
— Нет, нет, отсюда я никуда не уйду! Я столько пережил, что не могу рисковать. В семье Ройзманов я остался последним. Ты не в счет, ты женщина. Но на мне может кончиться род Ройзманов. Я его единственный продолжатель. Могу ли я рисковать? Нет, Регина, пусть никто не мешает мне… Я уже тут привык. Здесь не так уж плохо, как кажется на первый взгляд.
Там, в лагере, Натан уверял себя и других, что ему нужно жить, чтобы мстить. Точно так же говорил Комка. Теперь Натан уверился в другом — ему надо выжить, чтобы сохранить племя Ройзманов.
— Натан! — Голос Регины стал резким. — Ты просто трусишь… Пойдем, я заклинаю тебя, пойдем!.. Не позорь памяти матери…
Безумный Дворчик громко захохотал. Натан остановил его и сестру:
— Тише, нас могут услышать!
Дворчик, прикрыв ладонью рот, озирался по сторонам. Схватив свои колодки, приспособленные из дверных ручек, он шмыгнул в трубу. Безумный походил на большую прыгающую лягушку.
А Натан все сидел, прислонившись спиной к грифельно-серым камням. Слова Регины его не трогали. Много она понимает в жизни. Очутись она на его месте, давно бы попала в душегубку. От нее не осталось бы даже пепла. А он жив…
— Нет, — упрямо повторил Натан, — я остаюсь. В наше время надо суметь выжить. Здесь меня не почуют даже овчарки. Здесь все одинаково пахнет. Я лишился всего, даже собственного запаха. Осталась у меня только жизнь, и я сберегу ее. Поняла?
— Клопы тоже берегут жизнь, когда забиваются в глухие щели.
— Это я уже слышал… Так говорил Залкинд. Он тоже бежал в Варшаву из лагеря.
— Залкинд?.. Ты знаешь Залкинда? — удивилась Регина. — Ведь это он поднял восстание в гетто. Бежал не к семье, а в гетто. Семья у него осталась в России.
— А где же он сейчас? Комка велел сказать ему, что он, Залкинд, был прав. Но по-моему — нет. Не все ли равно, где погибли евреи — в гетто или в Треблинке. А я вот жив…
— Ты?.. Жив… Нет!.. Живы остались те, кто восстал в лагере, они спаслись сами и спасли других. В прошлом году в Треблинке было восстание. После него немцы перестали истреблять евреев в Треблинке.
— Восстание?.. Значит, оно было после меня. Это, конечно, работа Комки. Но для меня все это не имеет значения…
Регина вдруг поняла, что Натан уже не брат ей, а далекий, совершенно чужой человек.
— Лучше бы тебе умереть, Натан! — жестко сказала она. — Прощай!
Регина перешагнула через грязную лужу и пошла вперед. Своды здесь были высокие, и она шла, почти не сгибаясь. Вскоре ее вновь поглотила непроглядная тьма. Но едва Регина прошла сотню ярдов, как услышала, что кто-то догоняет ее.
— Регина, подожди, — услышала она задыхающийся голос Натана.
Регина остановилась и включила фонарь. Натан приближался, опираясь обеими руками о стену. Он перебирал ими торопливо, точно ощупывал камни.
— Ты куда идешь? — спросил он, едва переводя дыхание.
— В Старое Място.
— Там уже нет немцев?
— Нет.
— Значит, там можно выходить из колодца. Я целый год не видел ночного неба. Что, если мне в самом деле ненадолго выйти ночью…
Регина не ответила. Она погасила фонарь и пошла дальше. Некоторое время она слышала, что Натан брел за ней. Потом он отстал. Мрак и тишина склепа окружили Регину Моздживицкую, курьера главного штаба Армии Крайовой.
Люк колодца был приоткрыт, и там стоял часовой. Вероятно, давно наступила ночь. Регина не могла разглядеть лица часового.
— Немедленно доставьте меня к полковнику Вахновскому, — оказала она. — У меня срочный приказ из штаба.
Тихим свистом часовой подозвал кого-то еще.
— Пойдемте, — сказал человек, вышедший из развалин.
В отсветах недалекого пожара Регина узнала площадь Красинского. Здесь, в бывшем немецком госпитале, расположился районный штаб обороны, которую возглавлял полковник Вахновский.
Полковник прочитал распоряжение штаба. Генерал Бур приказывал защитникам старого города расширить свои позиции, занять хотя бы временно район гетто, чтобы штаб мог завтра же перебазироваться с фабрики Кемлера в Старое Място.
Вылазку провели той же ночью. На следующий день генерал Бур со своим штабом переселился в старую часть города. Район Воля заняли немцы.
2
Прошло около трех недель с тех пор, как генерал Бур перенес свой штаб с фабрики Кемлера в Старое Място. Проливные тяжелые дожди первых дней восстания сменились безветренной и сухой погодой. Руины дышали зноем, и термометр нередко показывал за пятьдесят градусов Цельсия.
Раскаленное небо было затянуто жарким маревом, и сквозь мутную пелену солнце казалось оранжевым шаром. Из колодцев-дворов, из расщелин средневековых улиц старого города не всегда можно было разобрать — наплывают ли в небе палевые облака или поднимаются кверху дымы пожарищ.
Город горел, и над ним днем и ночью стояла сизая пелена прогорклого дыма, как во время большого лесного пожара. В этом кромешном аду, в неумолкаемом грохоте взрывов и падающих стен, в беспрерывной пальбе и завывании пикирующих «штукасов» казалось, что город давным-давно должен был сгореть, превратиться в пепел. Но огонь находил себе все новую пищу, а гасить его было нечем. Трубы водопровода оставались сухими, как пересохшие в лихорадке рты.
Восстание, которое в самом его начале казалось таким успешным, вскоре застопорилось… Еще не овладев полностью городом, солдаты-повстанцы были обескуражены приказом главнокомандующего — перейти к обороне.
Немецкий комендант Варшавы генерал войск СС Эрих фон Бах-Зелевский тоже немало удивился, когда ему сообщили, что повстанцы без видимых причин умерили свою активность. Еще накануне генерал метался по кабинету, удрученный свалившейся на него бедой. Фюрер лично приказал ему любыми средствами подавить восстание, подавить в двадцать четыре часа. А генерал-губернатор оккупированной Польши доктор Ганс Франк каждые полчаса одолевал его из Кракова телефонными звонками и требовал сообщать обстановку. Фон Бах отчетливо представлял себе его клинообразное, мрачно-сосредоточенное лицо — широкий лоб и узенький подбородок. И еще — солнечные очки на глазах, выпуклые, черные и большие, похожие на наушники телефонных трубок… Но что мог сообщить ему Эрих фон Бах-Зелевский, когда сам черт не мог разобраться в том, что происходит! Где взять войска для подавления варшавского мятежа? Как назло, вокруг города не оказалось воинских частей. Будто бы кто-то нарочно отвел их отсюда перед восстанием…
Генерал фон Бах-Зелевский не был новичком в подавлении всевозможных бунтов и волнений. Он долгое время руководил полицией в тылах армейской группировки «Центр». Тогда ему пришлось поработать в незамиренных советских областях и районах… Потом генерал выдвинулся по службе — стал руководить эсэсовскими войсками, которые вели борьбу с партизанами в тылах всего Восточного фронта. Теперь варшавская неприятность грозила испортить карьеру генерала фон Баха-Зелевского.
