Герцог, тетя Юджиния и дядя Джованни всегда устраивали для детей большой праздник. Елку ставили на Ганновер-сквер, в гостиной, и украшали семейными игрушками, сохранившимися с начала прошлого века. Тетя Юджиния улыбалась: «Они со времен бабушки Марты остались. Той, что почти до ста лет дожила».
Покойный дядя Михаил был русским. По тамошней традиции тетя Юджиния вешала на елку конфеты, леденцы и глазированные пряники. Констанца помнила вкус имбиря и сахара, теплый огонь в камине, заманчивые свертки под пахнущими лесом ветвями дерева.
Она не интересовалась игрушками. В три года девочка попросила в подарок микроскоп. В семь лет, перед школой, дядя Джон отвез ее в Кембридж. Герцог показал племяннице химическую лабораторию, где работала ее бабушка, покойная герцогиня Люси. Со дня ее смерти прошло больше двух десятков лет. Ученые теперь, с гораздо большей осторожностью относились к радиации. Констанца, все равно, озабоченно подумала:
– По возвращении надо собрать персонал, напомнить о соблюдении правил безопасности. Этторе очень строго к такому относится, и хорошо…, – в Неаполе, побывав на кафедре, они купили билеты на паром.
Сидя в ресторане, на набережной, Констанца разглядывала гавань.
Девушка, внезапно, заметила:
– Можно не ждать до посещения мэрии…, – она подняла глаза. Майорана улыбался:
– Во-первых, – ответил жених, – осталась всего одна ночь, любовь моя. Если я весь год ждал…, – на террасе никого не было, Этторе наклонился и провел губами по ее запястью, – то я как-нибудь справлюсь с двадцатью четырьмя часами.
Констанца посмотрела на хронометр:
– Двадцатью семью. Ты говорил, что после мэрии мы обедаем с профессором Сегре. Ты неточен, – она хихикнула. Майорана согласился:
– Неточен. Потому, что мне надоело считать…, – Этторе не выпускал ее руки. Оказавшись в вагоне, они захлопнули дверь купе. За опущенными шторами гудел вокзал Термини, в динамике хрипел голос диктора. Констанца, краем глаза, увидела светловолосого, хорошо одетого мужчину, без багажа. Он показывал проводнику билет:
– Не похож на итальянца…, – Констанца задохнулась, почувствовав поцелуй, ее сердце часто забилось. Девушка потянула Этторе на диван:
– Еще, еще…, – все три часа до Неаполя они не открывали двери купе. Этторе только сходил в буфет за кофе.
Возвращаясь в вагон, он счастливо думал о номере, заказанном в средневековом палаццо, превращенном в отель, в центре Палермо, с балконом, выходящим на море, и о цветущих, апельсиновых деревьях. Они собирались взять в аренду машину, Этторе хотел показать Констанце родину. В Неаполе он заметил:
– Вряд ли я сюда вернусь, в ближайшее время, любовь моя. Или вообще, – темные глаза погрустнели, – когда-нибудь вернусь.
В первый раз, взяв ее за руку, Майорана удивился тому, какими крепкими оказались, на первый взгляд, тонкие пальцы девушки. Она положила узкую ладонь на его кисть:
– Все когда-нибудь закончится, Этторе…, – на набережной, под теплым ветром, развевались фашистские лозунги, – и мы сюда приедем…, – уверила его Констанца:
– Мы и наши дети. Я тоже итальянка, – она подмигнула Этторе, – если верить легендам.
Она усмехнулась:
– Сейчас ничего не доказать. Неизвестно, была ли первая леди Констанца, дочерью Джордано Бруно. Я читала ее брошюры, сохранившиеся. Она была великий математик, инженер…, – Констанца рассказала Этторе о папке, якобы спрятанной в архивах Ватикана.
Он хмыкнул:
– Все может быть, любовь моя. У его святейшества чего только не лежит. Протоколы допросов твоего предка, например. Отчеты о путешествиях монахов в Тибет, чертежи Леонардо да Винчи. Не те, которые все видели, – Этторе, со значением, поднял бровь, – а другие. Тайные чертежи…, – Констанца затянулась сигаретой:
– В любом случае, существует папка, или нет, нам ее никогда не покажут…, – он шел по коридору, мимо закрытых дверей, держа стаканчики с кофе. Маойрана подумал, что, может быть, стоит сказать Констанце о визите немца. Этторе оборвал себя:
– Я не помню, как он выглядел. Очень неприметное лицо. Светловолосый…, – немец ему не представился.
Оказавшись в купе, он выбросил из головы прошлогоднего гостя. Констанца лежала на диване, юбка открывала стройные колени. Кардиган валялся на полу, ворот рубашки расстегнулся. Она курила, томно прикрыв веки, вагон покачивался, рыжие волосы растрепались. Этторе присел рядом. Отпив кофе, девушка удивилась:
– Почему, почему, в Лондоне так не варят кофе? Даже в дорогих отелях. Здесь, в любой забегаловке…, – у нее была нежная, белая, горячая шея. Золотой медальон, казалось, обжигал губы. Констанца едва успела поставить стакан на столик.
Она тяжело дышала, помотав головой:
– В брошюрах писали, что это хорошо, но я не думала…, – девушка приподнялась на локте:
– Этторе, – серьезно сказала она, – я читала руководства, я могу…, – Майорана, расхохотавшись, притянул ее ближе:
– Я не сомневаюсь. Но я подожду до Палермо…, – Констанца поцеловала его:
– Старомодный человек. Предпочитаешь получить сначала свидетельство о браке…, – девушка наклонилась над ним. Этторе прикоснулся губами к медальону:
– Ты любовь моего сердца и моей жизни…, – Констанца перевела ему арабскую надпись, – так оно и есть…, – они, сначала, беспокоились, что служба безопасности не разрешит Майоране выезд из страны. Физик, сердито, сказал:
– Я перед ними отчитываться не собираюсь. Получу британскую визу, как твой муж, и полетим в Лондон. Подам на ваше гражданство…, – он, внезапно, замолчал:
– Знаешь, если бы синьор Энрико не стал лауреатом Нобелевской премии, его бы тоже не выпустили. Надо быть благодарными, что он уезжает в Стокгольм. Гитлер своего лауреата в концлагерь отправил…, – пацифист Карл фон Осецкий, находясь в тюрьме, два года назад, получил премию мира. После этого Гитлер запретил гражданам Германии принимать Нобелевские премии.
Глаза Констанцы похолодели. Девушка отчеканила:
– Этторе, даже слова такого говорить нельзя. Нельзя быть им благодарными, ни за что. Банда мерзавцев топчет Европу и хочет растоптать весь мир. Им не позволят, – маленький кулак опустился на стол:
– Они эксплуатируют науку, извращают искусство и манипулируют людьми. В общем, – завершила Констанца, – всю шайку надо повесить, и чем быстрее, тем лучше, – она раздула тонкие ноздри.
Дверь каюты приоткрылась, Майорана весело сказал:
– Кофе, пирожные и марсала. Я тебе расскажу о черных дырах. Пока я на палубе стоял, у меня появилась идея…, – они поужинали в ресторане. Пары танцевали, Констанца, глядя на них, улыбалась:
– Я не умею. Мои кузены хорошо танцуют и Стивен тоже…, – девушка знала, что Этторе понравится семье:
– С Джоном они подружились. Стивен обрадуется, что я замуж по любви вышла…, – Майорана признался ей, что и он не умеет танцевать:
– Но готовлю я отлично, я итальянец, – они держали друг друга за руки, под столом, – ты можешь, ни о чем не беспокоиться…
Они договорились, что купят маленький дом, неподалеку от Кембриджа. Констанца откладывала деньги. Этторе, по возвращении в Рим, собирался опустошить банковский счет:
– Все равно, дуче его конфискует, когда станет понятно, что я остаюсь в Британии, – физик помолчал, – я не собираюсь оставлять ему даже лиры…, – Констанца быстро подсчитала:
– На коттедж хватит. Тостер у меня есть, электрический чайник…, – Майорана вынул из ее пальцев ручку:
– На чайник я как-нибудь заработаю, любовь моя. И куплю машину. Буду твоим шофером, мой дорогой дважды доктор…, – Констанца подперла кулачком острый подбородок:
– У тебя студенты есть, надо и мне учеников завести. Тоже хочу стать профессором…, – тонкие губы улыбались. Этторе уверил ее:
– Станешь. Проведешь со мной семинар, и поймешь, что дипломники попадаются, в общем, довольно талантливые. Ты и сама была студенткой…, – Констанца рассмеялась:
– Я только на экзамены в Гиртон-колледж приходила. Сдавала за полчаса и возвращалась в лабораторию…, – Майорана, внезапно, попросил:
– Господи, убереги ее, пожалуйста, от всякой беды. Я до конца дней моих останусь рядом, но все равно…, – Этторе был атеистом, но почему-то вспомнил о Боге.
– Я знаю, почему, – сказал он себе, – знаю. Мы говорили, с ней и синьором Энрике, о цепной ядерной реакции. Констанца объяснила, как перестроить реактор, чтобы использовать его в военных целях. Реактора нет, а она все поняла…, – Майорана вспомнил ее спокойный голос:
– Всего лишь наброски. Не стоит к ним возвращаться, – девушка зашуршала листами, – я считаю, что энергия распада ядер должна использоваться только в мирных целях…, – Констанца добавила:
– Я, разумеется, ничего публиковать не собираюсь. Вам я рассказала, потому, что мы коллеги. Я уверена, – она обвела глазами кабинет, – что вы не уроните честь ученых.
