Смеётся Кэти визгливо и неожиданно, то есть причины или юмора ей для смеха не требуется. Она может сказать: какая хорошая погода – и загоготать.
Но морда – красивая и тело – ладное и свежее. Сквозь колготки просвечивает чудесный густой лобок.
Когда мы выпили, я предложил ей побыть вдвоём, без лишних людей.
– А где? – спросила она.
– Далеко ходить не надо, возьмём здесь номер.
Она посмотрела на меня, шучу ли я, и хихикнула.
А я продолжал как ни в чём не бывало, будто речь идёт о весьма невинном предмете:
– Поговорим, посидим, развалясь, в креслах, полежим, растянувшись, на кровати. Не будет вокруг разных рож. Будем только друг с другом.
– Хорошо, – говорит она. И опять смеётся.
Я, не откладывая дело в долгий ящик, подзываю официанта и расплачиваюсь. И направляемся мы с ней к прилавку, где раздают уединение, но за деньги.
Кэти села на диванчике в холле, а я подошёл к девице с отельной биркой на грудях и спрашиваю про свободный номер. Который – тут как тут.
Кэти сидит у меня за спиной и, пока администратор кредитную карточку мою прокатывает да записывает что-то, да ключ выдаёт, я думаю: сейчас оглянусь, а она смылась – передумала, мол, стыд замучил. Пересиливая волнение, оглядываюсь. Сидит, журнальчик листает, ножку на ножку положила. Сжимает ими свою пизду. Крепко и жарко обнимает. «Ну, я до тебя скоро доберусь», – думаю, дрожа от нетерпенья.
Кэти подняла на меня глаза, и я ей рукой помахал, мол, всё в порядке, скоро уединимся. И она улыбнулась невесть чему. Может, мне, а может, своим мыслишкам.
Наконец, у меня в руке ключ. Кэти поднимается с дивана, и мы идём к лифту. Я всё ещё трепещу, что она выскочит из лифта или перед тем как войти в номер закобенится. Но нет, входит как миленькая.
Мы садимся в кресла вокруг столика и на нас укоризненно смотрит огромная свежезастеленная кровать. Моя дама хватается за журнал, лежащий на столе, чтобы заняться чем-либо, кроме взирания мне в глаза, за которым, как она прекрасно понимает, последует поцелуй. Но он следует и так. Я подхожу к Кэти, вытягиваю из её рук журнал и целую её в губы. Она приоткрывает рот, но ничего не делает ни губами, ни языком. Кофточка её легко распахивается, лифчик выстреливает замком и опадает ей на бёдра, юбка ложится к ногам от одного движения моих пальцев. Кэти снова садится в кресло. Я беру её за руку и легко тяну с кресла, она послушно поднимается и следует за мной к кровати. И вот мы сидим на краешке, а Кэти обеими руками держится за колготки.
– Нет, я лучше пойду, – бормочет она и порывается встать.
Как это называется? Женская логика: женская тупость: женская подлость – о, как было бы прекрасно размахнуться и влепить ей на это оплеуху, чтобы она упала на кровать и уже без подсказок стянула бы с себя этот жалкий остаток одежды.
Можно, конечно, мудро-научно рассматривать эту реплику как доказательство от противного, то есть она этим «лучше пойду» вызывает меня на дополнительную активность. Таким образом, вместо того, чтобы сказать: «Давай же стягивай с меня колготки», – она говорит нечто совсем наоборот.
Я законопослушно выбираю мягкий метод воздействия: я опускаюсь перед ней на колени, беру в рот один из её ягодных сосков и начинаю его мурыжить. Терпеливо, по-разному облизываю его, чтобы перебором, но набрести на тот лизок, который её больше возбуждает. Я слежу за Кэти, вижу, как она напрягается и чуть вздрагивает, и я фиксирую, от какого моего движенья языка. Одну руку я положил ей на живот и проверяю, от чего он напрягается больше. Наконец, я обнаруживаю, что ей по вкусу – ритмичное плотное движение языка от подножья соска к его вершине и обратно. Другой рукой я играю с её вторым соском.
Сначала она безучастно смотрела в стенку, потом дыханье её участилось и глаза полузакрылись. Я рукой, ласкающей сосок, слегка нажимаю, и Кэти медленно ложится на кровать. Я поднимаюсь с колен и ложусь с нею рядом, продолжая трудиться над сосками. Ну, думаю, буду тебя лизать до упора, пока ты вся соком не изойдёшь. А у самого член стоит вовсю, и я радуюсь его готовности. Так проходит минут десять. Я смотрю на электрический будильник на столике у кровати и даю себе ещё пять минут, а потом возьмусь опять стягивать колготки. Кэти лежит руки по швам, нет чтобы обнять меня.
И наконец она не выдерживает, берётся за колготки и начинает их стягивать, а я, не выпуская соска, помогаю стянуть их до конца. Нет женского движения прекрасней, чем когда она приподнимает зад, чтобы помочь тебе снять с неё трусики или колготки. И вот я – счастливый свидетель-обладатель-создатель этого явления.
Колготки на полу, а моя рука между её расщепившихся ног. Вот она, животрепещущая влага. Вот что должны изучать Научно-Исследовательские Институты Смазочных Материалов для разработки самых лучших смазок. Если бы собирать эту женскую пиздяную жидкость и смазывать ею трущиеся механизмы, то им бы износу не было.
Я засовываю большой палец ей во влагалище, указательный – в зад так, что вся её промежность оказывается у меня в горсти. Я скольжу по шейке большим, а указательным нащупываю кусочек дерьма.
Наконец Кэти обнимает меня. То-то же. Сука. Ломалась, выпендривалась, а как оргазма захотелось, так человеком стала. Думаешь, я рад, что тебя соблазнил, нет, красотка разжиженная, я тебя презираю за твою первоначальную фальшь: это же надо – придти в номер и потом ломаться. Но пизда – пиздой, и зад – задом, и никаким ломаньем тебе их не испортить.
Я вытаскиваю палец и медленно погружаю хуй во вселенную пизды. И моя партнёрша раскрывает рот от счастья заполнения. Я накрываю его своим, и тут уже она заговорила языком – честным языком похоти.
Малиновое пресыщение
С детства обожаю малину. И цвет мой любимый – оттенок малинового. И первая девушка, которую впервые суперстрастно хотел, носила фамилию Малинина. Да к тому же существуют такие разномерные описания райских чувств как: жизнь – малина, малиновый звон, воровская малина. Не говоря уже о фамилии «Армалинский», где малина светится в середине слова.
Но в детстве я никогда не мог малиной наесться – в ленинградских магазинах она не продавалась, только на рынке, и то крайне редко. А в нашей семье на рынок не ходили – было не по карману. Мы отоваривались фруктово-овощной гнилью в ближайшем гастрономе. Единственная возможность поесть малины наступала летом на даче. Дикая малина росла вдоль кое-каких дорог и в лесу, но желающих на неё была туча, и поэтому я срывал и ел ещё недозрелую малину, коль попадалась, иначе бы и такой не досталось. На разных дачах, что мы снимали долгие годы, у кое-каких хозяев на участке росла садовая малина. Но хозяин охранял её, огораживал колючей проволокой, и мне перепадало лишь по нескольку робко украденных ягод. У хозяев мы покупали картошку, мелкие овощи, но до малины не доходило – она считалась недоступной роскошью.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
