И теперь, вспоминая те лестные слова, которые отпускал сегодня Штамм по его адресу, Кравчик смотрел на фотографии знаменитых польских боксеров, глядевших на него со стенда, и мысленно отождествлял себя с ними. А боксеры были и в самом деле знаменитые, причем все сплошь ученики Штамма: Зыгмунт Хыхла, Зенон Стефанюк, Лешек Дрогош, Збигнев Петшиковский, Тадеуш Валасек, Казимеж Паздзёр и другие.
– Хотите стать похожим на них, пан Кравчик? – прервал размышления боксера чей-то голос, раздавшийся у него за спиной.
Боксер обернулся, и увидел рядом с собой пожилого мужчину с абсолютно седой головой. Он протянул Анджею руку и представился:
– Ежи Ковальский. Как, кстати, ваша нога?
Вопрос был не случайным. Три недели назад всю Польшу облетела новость о том, что Анджей Кравчик угодил в аварию на своем спортивном мотоцикле. Об этом даже написали в «Пшеглонд спортовы», после чего Кравчику пришлось выступить на телевидении, чтобы успокоить общественность: дескать, авария легкая, пострадала только правая нога, да и та несерьезно. «Но похромать какое-то время придется», – заметил Кравчик в заключении своего интервью. С тех пор он ходил, опираясь на тросточку, которая была с ним и теперь, во Дворце науки и культуры.
– Спасибо, пан Ковальский, моей ноге уже значительно лучше, – ответил боксер, отходя от стенда.
Между тем эта легкая травма была рукотворной. Она специально понадобилась боксеру в преддверии заключительного этапа той операции, ради которой он, собственно, и прибыл в Польшу – покушения на Брежнева. В скором времени ему должны были доставить специальную трость, которая путем нехитрых манипуляций могла превратиться в… снайперскую винтовку с накладным оптическим прицелом. Именно с помощью этого оружия Кравчик и должен был расправиться с советским генсеком.
– Я наблюдал сегодня за вами в зале и заметил – вам доставляет удовольствие быть в центре внимания, – продолжил свою речь Ковальский.
– Я еще недостаточно стар, чтобы устать от славы, – улыбнулся в ответ Кравчик.
– Но вы должны не забывать о старой истине: чем выше забираешься, тем больнее падать.
– Что вы хотите этим сказать? – насторожился боксер.
– Всего лишь то, что любая власть может легко приголубить, но так же легко и дать затрещину.
– Мне кажется, последней я не заслужил.
– Это вам так кажется. Вы все равно для нашей власти будете чужаком, к тому же с червоточиной – ведь ваш отец погиб в Катыни.
– Откуда вы знаете? – искренне удивился Кравчик, который официально никому про этот факт из своей семейной истории еще не говорил.
– Мы связались с вашим дядей и он нам все рассказал. А поскольку я представляю неофициальное общество «Катынь», то мы легко установили, кем был ваш отец – офицером Войска Польского Збышеком Кравчиком. Только вы должны знать, что вашего отца расстреляли не немцы, а русские.
– Я не лезу в политику, – стараясь, чтобы его голос звучал как можно тверже, ответил Кравчик.
– Незаметно, – усмехнулся Ковальский. – С того момента, как вы нокаутировали любимчика самого Пиночета, вы уже по уши влезли в политику. Поэтому я предлагаю вам сотрудничество – приходите к нам в общество, мы покажем вам много интересных документов о Катыни.
– Я ничего не имею против вашего общества, но мне не хочется портить свои отношения со здешними властями. Ведь вы, как я понял, полудиссидент?
– Я патриот Польши и хочу, чтобы вы им тоже стали. Зачем вам пачкать свое имя сотрудничеством с этой властью? Впрочем, разве только с ней? На вас уже наверняка обратили свой взор и советские товарищи – потомки тех, кто расстрелял вашего отца. Неужели вы и с ними станете сотрудничать?
Кравчик предпочел не отвечать на этот вопрос. Вместо этого он демонстративно отвернулся от Ковальского и, стуча своей тростью, направился к выходу из Дворца.
Спустя час боксер был уже на Раковицкой, дом 2, где располагалось МВД Польской Народной Республики. До этого он уже бывал несколько раз в этом здании, когда в прошлом году проходил процедуру получения новых документов. В кабинете № 205 работал капитан Богдан Лещинский, который помогал Кравчику в его одиссее с документами. На удачу он оказался на месте. И Кравчик почти слово в слово пересказал ему свою беседу с Ковальским, закончив свой рассказ словами:
– Я не для того вернулся на родину, чтобы давать повод властям думать обо мне плохо. Я не хочу иметь дела с диссидентами.
– Вы правильно сделали, что пришли к нам, пан Кравчик, – похвалил боксера Лещинский. – Но я занимаюсь паспортной системой, а вам обязательно надо рассказать свою историю моим коллегам из 3-го отдела. Он отвечает в нашем МВД за борьбу с антигосударственной политической деятельностью. Пойдемте со мной – я познакомлю вас с моим коллегой из этого отдела.
Этим коллегой оказался полковник Кшиштоф Пишчек, заместитель начальника 3-го отдела. Выслушав рассказ Кравчика, он тоже похвалил его за этот поступок, пожал руку и на прощание пообещал:
– Можете не волноваться – больше этот Ковальский вас не побеспокоит.
Выйдя из здания МВД и направляясь к своему «Фиату-125», который ему подарила Федерация бокса Польши, Кравчик с удовлетворением подумал: «Кажется, теперь любые подозрения насчет моей лояльности к польской власти будут сняты. Жалко, конечно, этого Ковальского, но лучше пожертвовать им, чем тем делом, ради которого я сюда прибыл».
9 июля 1974 года, вторник, Киев, квартира на проспекте Комарова и отделение милиции на улице Артема
Разбуженный громкой трелью телефонного звонка, Влас Оленюк открыл глаза и взглянул на часы – было начало одиннадцатого утра. Осторожно сняв с себя руку Нонны, сыщик встал с кровати и, шлепая по полу босыми ногами, отправился в коридор. Там он взял в руки телефонный аппарат и ушел с ним на кухню, плотно прикрыв за собой дверь. Он уже догадался, кто именно ему звонит – его шеф Петр Маринин. И чутье его не подвело – едва он поднял трубку, как услышал в ней прокуренный голос начальника «убойного» отдела:
– Ты опять у своей продавщицы пропадаешь?
– А вы хотите, чтобы я пропадал у уролога? – нашелся что ответить Оленюк. – Я, Петр Мартынович, целоваться хочу!
– Надеюсь, за ночь ты уже нацеловался. Поэтому бери ноги в руки и дуй в отделение милиции на улице Артема. Там задержали человека, который клал деньги на сберкнижку и среди этих купюр обнаружились три пятидесятирублевки, которые проходят по делу об убийстве Клима Пустовила.
– Дальше можете не продолжать, – вскочил со стула Оленюк и первым положил трубку на аппарат.
Стараясь не разбудить Нонну, он осторожно собрал свою одежду и вышел с ней в другую комнату. Где быстро оделся и покинул квартиру своей любовницы, которая, утомленная ночными утехами, спала теперь, как убитая.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
