— А много среди красно-зеленых ты видел десантников?
— Каких десантников?
— Которые высадились, с моря и напали на Судак.
— Не знаю таких…
— И о том, что Мокроусов и Папанин высадились у Капсихора, тоже не слышал?
— Слышал. Все в Судаке слышали.
— Так сколько же красных десантников?
Юра пожал плечами. Конечно, он мог бы многое рассказать. Он слышал в лагере, что в повстанческой армии, которую возглавлял Мокроусов, есть полки — Симферопольский, Карасубазарский, Феодосийский, Первый конный. Правда, это только по названию полки. В настоящих — больше четырех тысяч солдат, а у партизан — полтораста — двести. И никаких десантников в Судаке, не было — это всё крымские партизаны. Неужели белые взяли Юзовку? Ведь она недалеко от Харькова. Нет, Фальстаф врет… «Чем крепче нервы, тем ближе цель». Надо держаться! В чем его вина? Ну, возил… Но ведь его заставили. Да и страшных нагаек в комнате нет.
Юра с облегчением вздохнул.
— У меня, — сказал Фальстаф, усаживаясь в кресло, — ворох дел, а тут, — он вынул из кармана золотой портсигар и стукнул его ребром по лежащей перед ним тощей папке, — приходится тратить время на ерунду.
Юра повеселел.
— Я бы не возился с тобой, но мне из-за тебя влетело от начальства.
— Из-за меня?
— Да! Неприятности из-за чепухи: придираются, что я не запротоколировал наш разговор. А ведь и так все ясно. И я не чернильная душа, не канцелярист. А ты мне нравишься. Ты ведь охотник?
— Да!
— Вы тогда ловко стащили ракеты и черный порох! Молодцы!
— Когда?
— Не прикидывайся, мне все известно. Ракеты и черный порох из комендатуры, который мы реквизировали у взрывников, добывавших камень… Ладно! Я ведь и сам был молодым и проказничал почище Макса-Морица. Ненавижу канцелярщину, и мне писанина вот где… — Он провел портсигаром по горлу. Затем вынул папиросу, закурил и, выпустив одно за другим несколько дымовых колец, предложил Юре: — Кури!
— Спасибо, не курю!
— Скажи пожалуйста! Или боишься, что дома всыплют? На этот счет можешь быть спокоен: о том, что здесь происходит, не узнает никто и никогда. Наша фирма умеет хранить свои тайны. Ты не бойся, чувствуй себя как дома.
— Я не боюсь!
— Вот и хорошо. Я тоже люблю охоту, но больше — рыбную ловлю. Тоскливо здесь, Юра. Если откровенно, ненавижу эту работу… Ну ладно! Сейчас учтем некоторые детали и окунем свои грешные тела в прохладные морские хляби.
Под ним струя светлей лазури,Над ним луч солнца золотой,А он, мятежный, ищет бури,Как будто в бурях есть покой!
Я часто повторял эти строки в тюрьме, куда меня, солдата-революционера, засадила царская охранка.
— Ре-во-люционера? — удивленно переспросил Юра, откашливаясь, чтобы голос ему лучше повиновался.
— А что удивительного? Врангель, например, был студентом Горного института. Между нами говоря… Ты меня не выдашь?
— Нет!
— Я за настоящую свободу и демократию, и лозунг «единая неделимая» считаю вредным для дела. Надо дать автономию Украине, Грузии, Польше. Другим народам… Хай живе вильна самостийна незалежна Украина!
Юра с запальчивостью сказал то, о чем почти ежедневно слышал дома от отца:
— «Самостийна Украина» одна быть не может. На украинский чернозем, каменный уголь, железную руду точат зубы Германия, Англия, Франция. Русский и украинский народы — кровные братья-близнецы, и разлучить их хотят только враги Украины, чтобы ослабить ее и сожрать. Автономная Украина в едином государстве с Россией (он чуть не сказал с Советской Россией, но вовремя удержался) — вот что правильно!
— А твой отец как считает?
— Вот он так и считает.
— Верно! Я тоже за автономию. У нас с ним полное единомыслие.
Юра, недовольный тем, что вдруг ослабил контроль над собой, поглядывал исподлобья.
— А ты море любишь? — вдруг спросил Фальстаф и посмотрел в окно.
— Люблю!
Окно, затянутое снаружи колючей проволокой, выходило на маленький дворик, отгороженный от пляжа невысоким каменным забором, по верху которого, укрепленная на железных кольях, была натянута в несколько рядов колючая проволока. Но море было отлично видно, и Юра не мог отвести завороженных глаз от окна. А вот Девичья башня, самая высокая башня Генуэзской крепости. Эх, очутиться бы сейчас там!
Все уголки Генуэзской крепости он облазил с товарищами. Даже с закрытыми глазами Юра нарисует все изгибы крепостной стены, покажет, где находится башня Лукини де Фиеско Лавани, где башня Коррадо Чикало, где древняя мечеть, где консульская башня и где та самая Девичья, в которую заточили Марусю Богуславку за то, что она устроила побег семисот невольников-запорожцев.
Хорошо еще, что «этот» не знает о том, что он, Юра, тоже помогал бежать из этой самой контрразведки Никандру Ильичу, дяде Яше и товарищу Василию.
Где теперь Коля, Сережа и Степа? Куда побежали, увидев, что его везут контрразведчики.
4
Из задумчивости Юру вывел голос Фальстафа:
— Мечтаешь о море?
— Что? — не сразу понял Юра.
— Расскажи-ка поподробнее о своей поездке.
— Ночь была… Я боялся… В Суук-Су не отходил от лошади.
А про себя Юра, вспомнивший «Овода» Войнич, подумал: «Я тебе не Артур, а ты не поп, чтобы я тебе исповедовался. Поп и тот предал, а ты…»
— Сейчас от тебя зависит, как скоро ты сможешь искупаться, а потом идти стрелять перепелов. Запишем для проформы…
С этими словами Фальстаф положил перед собой чистый лист и стал читать вслух написанное им раньше:
— «Юрий Петрович Сагайдак вез корзину груш Бер-Александр своей учительнице французского языка, но, узнав по приезде в Судак, что город захвачен высадившимся десантом красных, к учительнице не поехал, а направил коня вскачь домой. По дороге его остановил разъезд красных и под угрозой смерти заставил везти на своей повозке раненых бандитов и награбленное оружие. Один раненый был выгружен с повозки в Таракташе.
В дальнейшем он, Ю. П. Сагайдак, участвовал в разграблении сена, принадлежавшего немецким колонистам из Аджибея, после чего служил у красно-зеленых бандитов в урочище Суук-Су и без всякого принуждения, за оплату натурой, варил для них обед. Ю. П. Сагайдак ездил в Эльбузлы за хлебом для красно-зеленых бандитов».
Юра был потрясен осведомленностью Фальстафа. «Подумать только, знает, что я Кильке груши вез». После долгого молчания он пробормотал:
— Голова болит… Не помню…
