И все же, несмотря на появление нескольких капитальных исследований по Слову о полку Игореве, ясно было, что многие вопросы происхождения памятника ждут своего разрешения.
Выступая в прениях по докладу о Слове Д. И. Багалея, видный украинский историк И. А. Линниченко говорил, что оно «могло быть написано и не очевидцем изображенных в нем событий».[Слово о полку Игореве как литературный памятник Северской земли // Чтения в историческом обществе Нестора летописца. Киев, 1888. Кн. 2. С. 161.] Сомнения в древности Игоревой песни оставались. Так, историк русской литературы П. О. Морозов писал, что Слово «и до сих пор еще во многих отношениях остается загадочным». Оно не подходит к общему складу древнерусской литературы. П. О. Морозов спрашивал: «Кто был автор „Слова“ — язычник или христианин? Если язычник, то — допуская, что он был современником Игорева похода, — как мог он оставаться в язычестве в конце XII века, среди христиан, которым византийские проповеди вовсе не внушали веротерпимости? Если же христианин, то — как мог он до такой степени проникнуться мировоззрением языческим — „поганским“, греховным, душепагубным, по понятиям того времени?.. Какие книжные люди могли им (Словом. — А. 3.) интересоваться и переписывать в продолжение трех или четырех веков этот плод языческого вдохновения, звучащего столь резким диссонансом среди общего, поразительно однообразного хора древнерусской письменности?.. Все эти и многие другие загадки, заданные русской науке „Словом о полку Игореве“ — этим сфинксом, который так внезапно явился в библиотеке гр. Мусина-Пушкина и так же внезапно исчез из нее, оставив свой след только в печатной книге, — еще ждут своего Эдипа».[Морозов П. О. Славянские литературы//Всеобщая история литературы. СПб., 1885. Вып. 16. С. 742–745.]
Переводчик и знаток Слова А. Н. Майков передавал свой разговор с «одним приятелем», сомневавшимся в древности памятника. Этим «приятелем» был известный русский писатель И. А. Гончаров, присутствовавший в свое время в Московском университете на диспуте между А. С. Пушкиным и М. Т. Каченовским («Он и теперь еще, — добавлял А. Н. Майков, — кажется, более на стороне профессора»).[Майков А. Н. Слово о полку Игореве//Полн. собр. соч. СПб., 1893. Т. 2. С. 505. {См. также: Дмитриев Л. А. Майков Аполлон Николаевич//Энциклопедия. Т. 3. С. 198–202.}] Гончаров считал обособленное положение этого памятника в древнерусской литературе важнейшим аргументом против его подлинности: «Против подлинности Слова говорит один аргумент посильнее всех доказательств защитников. Это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси». «Вот, — прибавлял от себя А. Н. Майков, — одно из очень старых возражений, на которое до сих пор не ответила критика».[ «Слово о полку Игореве» в переводе А. Н. Майкова//Заря. 1870. С. 83; ср.: Майков А. Н. Стихотворения. 3-е изд. СПб., 1872. Ч. 3. С. 165–168. Позднее А. Н. Майков излагал этот разговор в несколько измененной редакции: «Что бы там ни толковали филологи о его подлинности, все-таки против них есть аргумент посильнее всех их доказательств: это — то уединенное место, которое оно занимает во всей нашей древней литературе Киевской Руси. Ну, судите сами: с какой стати на поле, засеянном пшеницей, вдруг вырос бы розан» (Майков А. Н. Полн. собр. соч. Т. 2. С. 467).]
A. H. Майков приводил доводы, которые должны были отвести этот аргумент Он сравнивал Слово с былинами и вместе с тем считал, что оно возникло в высших сферах общества и является единственным памятником существовавшей в Древней Руси полуязыческой литературы.
Видный славист В. И. Григорович также склонялся к тому, чтобы считать Слово подделкой, и сопоставлял памятник с Краледворской рукописью. В курсе «Чешская литература» (50—60-е гг.), касаясь наличия поздних слов в рукописи Ганки, он писал: «Чтобы сочинить их в позднейшее время, надо было перечитать все древнее, что было возможно, и употребить кстати — да так кажется и сделано, как в нашей Песне о полку Игореве все слова смешаны — и церковные и польские и простонародные».[ГБЛ, ф. 86, папка 2, № 33, л. 14 об. Перу В. И. Григоровича принадлежит неизданный доклад о значении слова «толковины» в летописях и Слове о полку Игореве (Труды III Археологического съезда в России. Киев, 1878. Т. 1. С. 52–53).]
Сторонником позднего происхождения Слова был немецкий историк культуры М. Каррьер, который писал: «В описании „Слова“ нет никакой наглядности, никакой живой обрисовки характеров, очевидно, что тут говорится не о пережитом, а о произвольно сочиненном, с трудом следите вы за неясным, перескакивающим с одного на другое рассказчиком… На мой взгляд, это несомненно — подражание макферсоновскому Оссиану. Со стороны языка Боденштедт подтверждает мысль мою замечанием, что тут перемешаны выражения и слова разных наречий и разных веков».[Каррьер М. Искусство в связи с общим развитием культуры. М., 1874. Т. 3. С. 267–268; Carriere М. Die Zukunft im Zusammenhang der Entwicklung und die Ideal den Mensche. 1868. Bd 3. S. 29.]
Конец XIX — начало XX века можно назвать кризисным периодом в историографии Слова. В нем обнаружились явные тупики, в которые зашло изучение этого памятника. Е. В. Петухов даже писал: «Кажется, нельзя ожидать безусловно новых шагов в этом изучении без каких-либо важных фактических находок».[Петухов E. В. Русская литература. Исторический обзор главнейших литературных явлений древнего и нового периода. Древний период. Юрьев, 1912. С. 50.] Фактически в это время не появилось ни одного обстоятельного труда по Слову (если исключить интересную, хотя и спорную книгу Ф. Е. Корша по ритмике памятника).[Корш Ф. Е. Слово о полку Игореве. СПб., 1909. В скобках можно заметить, что именно Ф. Е. Корш выступил с защитой подлинности окончания пушкинской «Русалки», подложность которого была вскоре установлена (Виноградов В. О языке художественной литературы. М., 1959. С. 273 и далее).] Интерес представляли только разыскания по частным вопросам, в том числе полемика Ф. Е. Корша и П. М. Мелиоранского о турецких элементах в языке памятника.[Мелиоранский П. Турецкие элементы в языке Слова о полку Игореве//И О РЯС. 1902. Кн. 2. С. 273–302; Корш Ф. Е. Турецкие элементы в языке Слова о полку Игореве (Заметки к исследованию П. Мелиоранского)//Там же. 1903. Кн. 4. С. 1—58; Мелиоранский П. М. Вторая статья о турецких элементах в языке Слова о полку Игореве//Там же. 1905. Кн. 2. С. 66–92; Корш Ф. Е. По поводу второй статьи проф. П. Мелиоранского о турецких элементах в языке «Слова о полку Игореве» //Там же. 1906. Кн. 1. С. 259–315.]
Все чаще стали появляться статьи, содержащие взаимоисключающие выводы, но опиравшиеся на данные памятника. Так, одни исследователи доказывали, что Слово — памятник устно-поэтического творчества (Ф. Е. Корш сближал его с былинами, Ю. Тиховский, С. Козленицкая — с думами), другие (А. С. Орлов и др.) продолжали рассматривать его в кругу воинских повестей. Н. Каринский находил в мусин-пушкинской рукописи черты псковской фонетики,[Каринский H. М. Мусин-Пушкинская рукопись «Слова о полку Игореве» как памятник псковской письменности XV–XVI вв.//ЖМНП. 1916. Декабрь. С. 199–214.] но его выводы не были поддержаны другими исследователями, и т. п.
Исходя из тезиса о древности Слова о полку Игореве, А. Н. Пыпин считал многое в нем еще не объясненным. Слово, писал он, «до сих пор остается загадочным не только по тем пунктам, какие неясны по испорченности текста, но и по всему его характеру. Нелегко представить, каким образом книжный человек конца XII века, после двухсот лет христианства… мог с таким обилием расточать языческие образы, прилагая их к Русской земле, княжескому роду и к самой песне, нелегко определить и литературную формацию памятника, для которого не сбереглось ни антецедента, ни предания».[Пыпин А. Н. История русской литературы. 2-е изд. СПб., 1902. Т. 1. С. 178; ср. 1-е изд.: СПб., 1898. С. 123–126.]
Сомнение в древнем происхождении Слова высказывал и Л. Н. Толстой. В феврале 1905 г. в разговоре с отъезжавшим за границу X. Н. Абрикосовым Толстой с горечью говорил о том, что русские мало знают о древних славянских народах. «Все, что знаю о них, — продолжал он, — это по „Краледворской рукописи“, которая, как оказалось, подложная. Но я так и думал с самого начала: так же, как и „О полку Игореве“. Это сочинено на гомеровский, эпический лад. Мне не нравятся и „Нибелунги“, они не поэтичны. Старорусские же былины очень люблю: „Добрыня“, „Садко“, „Микула Селянинович“, „Илья Муромец“».[У Толстого. 1904–1910. «Яснополянские записки» Д. П. Маковицкого. М., 1979. Кн. 1. С. 161. Н. К. Гудзий приводит это суждение Л. Н. Толстого «как очень показательный факт, лишний раз свидетельствующий об отсутствии у Толстого чувства истории» (Гудзий Н. Толстой о русской литературе//Эстетика Льва Толстого. М., 1929. С. 191). Говорить об отсутствии «чувства истории» у автора бессмертной эпопеи «Война и мир» вряд ли справедливо.] Тонкое чутье великого художника позволило Льву Толстому безошибочно почувствовать позднейшее происхождение Слова и поставить его в один ряд с Краледворской рукописью.
