ни по неосторожности, но при этом питали бы идею свободы и равенства всех людей, то Великое обогащение все равно бы произошло.
Демографическая история, как утверждает Ричард Истерлин, является хорошим местом для наблюдения за танцем между идеями и условиями.²² Великое падение смертности так же важно для (буквально) полноценной человеческой жизни, как и Великое обогащение. Истерлин утверждает, что падение смертности было вызвано идеями, что противоречит господствующей ортодоксальной точке зрения, восходящей к 1940-м годам и Томасу Маккеону, согласно которой падение было вызвано питанием, а не медициной. Демограф Шейла Йоханнсон, опираясь на прекрасные данные, начиная с позднего Средневековья, об элитных семьях - предположительно не страдавших от недоедания, во всяком случае, в том количестве, которое они съедали, - убедительно доказывает, что такие полезные идеи, как хинин от малярии, прививка от оспы и оранжереи, в которых зимой лечили цингу, привели к снижению смертности среди богатых. Когда же идеи, выдвинутые привилегированными, приводили к появлению дешевых вариантов, в выигрыше оказывались бедные. "Невежество, а не голод, является злодеем истории смертности"²³. Однако с материальной стороны можно признать, что бедные в конечном счете тоже выиграли от того, что стали лучше питаться - картофелем и помидорами, полученными в результате Колумбийского обмена. Улучшение было танцем между идеологическими и материальными причинами. Однако, как я доказывал своим единомышленникам Мокиру и Якову, идеи высокой науки не были случайными до позднего периода истории. Ни один из ранних медицинских достижений, о которых говорит Юханссон, не имел ничего общего с теоретическими прорывами. Они были эмпирическими, да, но не выводились из биологических законов, как, например, теория болезней микробов (сама по себе одна из самых ранних практических плодов высокой науки, но принятая лишь в конце XIX века).
То, что материальная база может оказывать влияние, вовсе не означает, что мы должны сводить разум к материи или потакать нашей жесткой привязанности к реализму в международных отношениях и заявлять, что экономический рост происходит из ствола пистолета. Джон Стюарт Милль, писавший в 1840-х годах об источниках нового сочувствия к рабочему классу, отмечал, что "идеи, если только внешние обстоятельства не сговорятся с ними, в целом не имеют очень быстрого или немедленного действия на человеческие дела; и самые благоприятные внешние обстоятельства могут пройти мимо или остаться недейственными из-за отсутствия идей, подходящих к данной ситуации. Но когда правильные обстоятельства и правильные идеи встречаются, эффект не замедлит проявиться".²⁴ Промышленная революция и особенно Великое обогащение с его риторикой уважения к простым людям, например, при квазисвободном рынке идей сделали возможным подъем массовых демократий. Особо Милль говорит о британском билле о реформе 1832 года. Билль, безусловно, был скромным расширением избирательного права (в отличие от более полных демократизаций 1867, 1884, 1918 и 1928 годов). Но если бы не произошел этот риторический сдвиг - изменение в устах влиятельных людей представления о политическом представительстве, - современный экономический рост и, следовательно, современная демократия в Великобритании были бы задушены в колыбели или, во всяком случае, недоедали бы задолго до своей зрелости.
В прежние времена экономический рост и демократия регулярно подавлялись или недоедали. Норт, Уоллис и Вайнгаст хотят казаться жесткими материалистами, но когда они ищут объяснения "собственно перехода" к "обществам открытого доступа", они, естественно, начинают говорить о риторических изменениях. На двух важнейших страницах их книги 2009 г. говорится о "трансформации мышления", "новом понимании", "языке прав" и "приверженности открытому доступу".²⁵ Хотя они, похоже, считают, что у них есть материальное объяснение "открытого доступа к политическим и экономическим организациям", на самом деле их объяснение того, почему Великобритания, Франция и США перешли к открытому доступу, является идеологическим.²⁶ Идеи меняются через сладкие речи так же, как и через материальные интересы.
Теория "только процент" экономиста Стивена Н.С. Чунга вдохновила Норта, Уоллиса и Вайнгаста. Чунг, будучи натурализованным американцем и капиталистом-пуристом, был, по его собственному признанию, учителем грандов Коммунистической партии, позволивших Китаю после 1978 г. экспериментировать с проверенными торговлей благами. В 1982 г. он объяснял западной аудитории, что такие институциональные изменения происходят благодаря накопленной информации в сочетании с интересом.²⁷ Это просто вопрос расчета. Часть элиты каким-то образом приобретает информацию о лучших институтах, причем "лучшие" определяются как "лучшие для интересов элиты". И тогда более информированная сторона тратит ресурсы на принуждение других, вопреки интересам неэлитных. В самом простом варианте теории Чунга нет ни сладких речей, ни идеологических уговоров, ни кардинального переубеждения, ни взаимной выгоды в сфере идей - только затраты и выгода, определяемые как материальный интерес. У Асемоглу и Робинсона есть идентичная теория, выраженная в более тонкой и математической форме.²⁸
Теория Чунга в какой-то мере объясняет поворот Китая к "капитализму". Партийные функционеры, совершавшие свои первые поездки на Запад после смерти Мао, были поражены увиденным богатством, которое стало для них новой информацией.²⁹ Пусть и у нас будет немного этого, думали они, а также счета в швейцарских банках для ведущих партийных чиновников. Политическая борьба Дэн Сяопина за практическое осуществление "социалистической модернизации" имела свои издержки, которые учитывались в расчетах Чынга. И все же в таком рассуждении о выгоде и затратах, основанном только на благоразумии, многого не хватает. Любимой книгой недавнего премьера Китая Вэнь Цзяобао является "Теория нравственных чувств" Адама Смита, которая, как я уже отмечал, знаменито начинается словами: "Каким бы эгоистичным ни был человек, в его природе, очевидно, есть принципы, которые интересуют его в судьбе других"³⁰ Это не является предпосылкой теории Max U от Чунга, Норта, Уоллиса, Вайнгаста, Асемоглу или Робинсона. Как недавно утверждали экономисты Нин Ванг и Рональд Коуз, говоря о политических перспективах Китая, "многопартийная конкуренция не работает, если она не культивируется и не дисциплинируется свободным рынком идей, без которого демократия может быть легко захвачена группами интересов и подорвана тиранией большинства. Эффективность демократии в решающей степени зависит от рынка идей, так же как приватизация зависит от рынка капитальных активов".³¹ Коуз и Ванг обращают внимание на то, как менялись идеи элиты и народа по причинам, выходящим за рамки простого интереса. Без силы слова наши свободы и наше центральное отопление были бы отброшены.
Глава 55. В других местах представления о буржуазии не изменились
В 1960-е годы я учился у историка экономики Александра Гершенкрона (1904-1978) и поэтому хорошо знаю, как опасно выдвигать необходимые условия, исходя из неадекватной сравнительной и космополитической перспективы. Экономическая метафора Гершенкрона, согласно которой одна вещь может "заменить" другую, ставит саму Великобританию, как и другие страны, под космополитический контроль с точки зрения применимости теорий (впрочем, есть некоторые сомнения в
