— Да, на мой взгляд, вы поистине были влюблены, прямо загипнотизированы, — ввернул Джефсон в виде обобщения, уголком глаза наблюдая за присяжными. — Типичная картина помешательства от любви, яснее, по-моему, некуда.
Но и публика и присяжные выслушали его замечание с неподвижными, каменными лицами.
И сразу после этого пришлось окунуться в быстрые, мутные воды предполагаемого злостного умысла, ибо все остальное было лишь вступлением.
— Итак, Клайд, что же случилось потом? Расскажите нам подробно все, что помните. Ничего не смягчайте, не старайтесь казаться ни лучше, ни хуже, чем вы были на самом деле. Она мертва — и вы тоже умрете, если эти двенадцать джентльменов под конец придут к такому решению. (От этих слов точно ледяной холод пронизал и Клайда и всех, кто находился в зале суда.) Но ради вашего же душевного спокойствия вам лучше говорить правду. (Тут Джефсон подумал о Мейсоне: пусть попробует отбить такой удар!)
— Да, сэр, — просто сказал Клайд.
— Стало быть, она попала в беду, и вы не сумели ей помочь. Ну, а потом? Что вы тогда сделали? Как поступили? Да, кстати, какое жалованье вы получали в то время?
— Двадцать пять долларов в неделю, — признался Клайд.
— Других источников дохода не имели?
— Простите, я не понял.
— Были у вас тогда какие-либо другие источники откуда вы могли бы так или иначе достать денег?
— Нет, сэр.
— Сколько вам стоила комната?
— Семь долларов в неделю.
— А стол?
— Долларов пять-шесть.
— Были еще какие-нибудь расходы?
— Да, сэр: на одежду и на стирку.
— Должно быть, вам приходилось также участвовать в расходах, связанных со всякими светскими развлечениями?
— Протестую, это наводящий вопрос! — выкрикнул Мейсон.
— Протест принят, — заявил судья Оберуолцер.
— Можете вы припомнить еще какие-нибудь расходы?
— Да, на трамвай, на поездки по железной дороге. И потом — я должен был вносить свою долю, когда участвовал во всяких развлечениях.
— Вот именно! — в ярости крикнул Мейсон. — Я считаю, что хватит вам подсказывать этому попугаю!
— А я считаю, что почтеннейшему прокурору незачем путаться не в свое дело, — фыркнул Джефсон, отбиваясь и за себя и за Клайда. Ему хотелось сломить страх Клайда перед Мейсоном. — Я допрашиваю подсудимого, а что касается попугаев, то мы за последнее время видели их тут сколько угодно, и натасканы они были, как самые отъявленные школьные зубрилы.
— Это злостная клевета! — завопил Мейсон. — Я протестую и требую извинения!
— Ваша честь, извинение должно быть принесено мне и моему подзащитному, и оно будет быстро получено, если только ваша честь соизволит объявить перерыв на несколько минут. — И, решительно подступив к Мейсону, Джефсон прибавил: — Я сумею добиться извинения и без помощи суда.
Мейсон сжал кулаки, готовясь отразить нападение. Блюстители порядка в зале суда, стенографисты, газетчики и даже клерк поспешно окружили обоих юристов и схватили их за руки, пока судья Оберуолцер неистово стучал по столу своим молотком.
— Джентльмены! Джентльмены! Вы оба проявляете неуважение к суду! Немедленно извинитесь перед судом и друг перед другом, иначе я объявлю процесс недействительным, подвергну вас десятидневному аресту и оштрафую на пятьсот долларов каждого.
Говоря это, судья со своего возвышения сурово поглядел на обоих. И тотчас Джефсон ответил самым учтивым и вкрадчивым тоном:
— Если так, ваша честь, я приношу свои извинения вам, господину прокурору и господам присяжным. Нападки прокурора на обвиняемого показались мне слишком несправедливыми и неуместными, вот и все.
— Не следует обращать на это внимание, — заметил Оберуолцер.
— Если так, ваша честь, я приношу свои извинения вам и господину защитнику. Может быть, я немного погорячился. Да и подсудимому тоже, насмешливо прибавил Мейсон, взглянув сначала в гневные и непреклонные глаза судьи Оберуолцера, а затем в глаза Клайда, который сразу вздрогнул и отвернулся.
— Продолжайте, — сердито проворчал Оберуолцер.
— Итак, Клайд, — вновь начал Джефсон так спокойно, словно вызвать всю эту бурю значило для него не больше, чем чиркнуть спичкой, — вы сказали, что ваше жалованье составляло двадцать пять долларов в неделю и что у вас были всевозможные расходы. И вы не сумели к тому времени отложить немного на черный день?
— Нет, сэр… очень немного… почти что ничего.
— Так. Ну, а если бы врач, к которому обратилась мисс Олден, согласился помочь ей за вознаграждение, скажем, в сто долларов, — вы могли бы заплатить столько?
— Нет, сэр… то есть не сразу.
— Вам неизвестно, были ли у нее какие-нибудь свои деньги?
— Насколько я знаю, не было, сэр.
— Тогда как же вы рассчитывали ей помочь?
— Видите ли, я думал, что если она или я найдем доктора и он согласится ждать, я, может быть, сумею, откладывая понемногу, расплатиться с ним в рассрочку.
— Понятно. И вы искренне хотели так сделать?
— Да, сэр, конечно.
— И вы говорили ей об этом?
— Да, сэр. Она это знала.
— Но ни вам, ни ей не удалось найти врача, который помог бы ей, — а что дальше? Что вы тогда сделали?
— Тогда она захотела, чтобы я на ней женился.
— Немедленно?
— Да, сэр, немедленно.
— Что же вы на это ответили?
— Я сказал ей, что никак не могу сразу жениться. У меня не было для этого денег. И, кроме того, если бы мы поженились и никуда не уехали, по крайней мере, до тех пор, пока не родится ребенок, все вышло бы наружу и я потерял бы место. Да и она тоже.
— Почему же?
— А мои родственники? Мне кажется, они не захотели бы оставить меня на фабрике, да и ее тоже.
— Понятно. Они сочли бы, что вы оба не годитесь для этой работы.
— Во всяком случае, так я думал, — ответил Клайд.
— А дальше что?
— Видите ли, сэр, если бы я и хотел уехать с нею и обвенчаться, у меня не было для этого денег и у нее тоже. Мне пришлось бы сперва отказаться от своего места и подыскать где-нибудь другое, а уж потом она могла бы приехать ко мне. Кроме того, я знал, что нигде не смогу зарабатывать столько, сколько здесь.
— А служба в отеле? Вы не могли вернуться к этому делу?
— Да, пожалуй… если бы у меня были какие-нибудь рекомендации. Но я не хотел к этому возвращаться.
— Почему же?
— Мне не хотелось больше этим заниматься… не нравился такой образ жизни.
— Но не хотите же вы сказать, что вы вообще не желали ничего делать? Разве таковы были ваши намерения?
— Нет, сэр! Вовсе, нет. Я ей сразу сказал, что если она уедет на время — до рождения ребенка — и даст мне возможность остаться в Ликурге, то я постараюсь жить скромнее и буду посылать ей все, что сумею сэкономить, пока она не сможет опять зарабатывать сама.
— Но вы не думали с нею обвенчаться?
— Нет, сэр, тогда я просто не в силах был венчаться.
— Что она вам на это сказала?
— Она не согласилась. Она сказала, что не может и не хочет оставаться в таком положении и что я должен с нею обвенчаться.
— Понятно. Тут же, сразу?
— Ну, да… во всяком случае, поскорее. Обождать немного она соглашалась, но уехать — ни за что, если только я не женюсь на ней.
— Вы ей сказали, что больше не любите ее?
— Да, почти… да, сэр.
— Что значит „почти“?
— Я сказал, что… что не хочу жениться. И потом, она знала, что я уже не люблю ее. Она сама это говорила.
— Она вам говорила? В то время?
— Да, сэр, сколько раз.
— Что ж, верно. Это было и во всех ее письмах, которые нам здесь читали. Но что вы сделали, когда она так решительно отказалась уехать?
— Я не знал, что делать… Но я думал, может быть, я уговорю ее поехать на время домой, а сам постараюсь скопить денег и… может быть… когда она будет дома… и поймет, что я очень не хочу на ней жениться… (Клайд запнулся и умолк. Тяжело было так лгать).
— Так, продолжайте. И помните: правда, как бы вы ее ни стыдились, всегда лучше лжи.
— Я думал, может быть, когда она еще больше испугается и станет не такой несговорчивой…
— А сами вы не боялись?
— Да, сэр, боялся.
— Ладно, продолжайте.
— Так вот… я думал… может быть, если я предложу ей все деньги, сколько сумею до тех пор собрать… понимаете ли, я хотел попробовать еще и занять у кого-нибудь… тогда, может быть, она согласится уехать и не заставит меня венчаться с ней… просто поселится где-нибудь в другом городе, а я буду ей помогать.
— Понятно. Но она не согласилась на это?
— Нет… То есть на то, чтобы не венчаться… Но она согласилась поехать на месяц домой. Я только не мог ее уговорить, чтобы она от меня отказалась.
— Вы говорили ей тогда или когда-нибудь прежде или после, что приедете и обвенчаетесь с нею?
— Нет, сэр. Никогда не говорил.
