Наиболее обстоятельная рецензия на «Колчан» вышла в шестом-седьмом номерах за 1917 год журнала «Аполлон» и принадлежала перу поэтессы Маргариты Тумповской, которая писала: «…Такая книга может сделаться одновременно предметом самой суровой критики и самого глубокого восхищения… Творчество этого поэта до такой степени сродни искусствам изобразительным, что кажется, будто ему пришлось преодолевать каким-то внутренним усилием те препятствия, какие стоят на пути живописца, а не поэта; ему пришлось побеждать статичность им создаваемого. Поэтическая жизнь его прежних образов начиналась и кончалась в них же самих. Веши двигались, но оставались мертвыми, и дух их не оживлял. Поэтическое прошлое Гумилёва представляется мне музеем, где фантастические изображения по стенам застыли в позе стремительного движения. Теперь это изменилось. В тот прежний мир, чудесный и неподвижный, ворвалась живая воля и кажется, что поэт наконец приобщился своему творчеству и что голос зазвучал заодно со словом. То, чего достигали прежде только отдельные, лучшие из его поэм („Капитаны“ из „Жемчугов“, „Открытие Америки“ из „Чужого неба“), звучит теперь освобожденными полным звуком на протяжении большого цикла его стихов, который назван „Колчаном“. Изобразительное мастерство поэта от этого нисколько не пострадало. Напротив того, оно возросло явно и несомненно. А сам он наконец воспользовался тем прекрасным правом поэта, какое дает ему именно его искусство: не только создавать, но и пребывать в создаваемом… Стихи „Колчана“ — это отрывки какой-то большой поэмы, может быть о мире, а может быть о самом поэте. Иногда, становясь для нас наследием романтики, его поэзия своим героем делает мир, и вот моря, корабли и храмы становятся в них драматически действующими лицами. Но не они одни. Земной мир возвращен лишь наполовину своей романтически-пышной праздности. Другой герой поэзии Гумилёва — он сам — придет к нему неизменным гостем. Поэзию „Колчана“ нельзя назвать ни только созерцательной, ни лирической. Лиризм чужд всему поэтическому облику Гумилёва. Он чужд ему уже потому, что ощущение самого себя не дано ему непосредственно. Он приходит к нему не сразу, но только через ощущение других вещей. В глубоких странствиях, на поворотах большой дороги, он вдруг становится с собою лицом к лицу. Мир разным образом воплощает странствующую в нем душу. Блуждая по земле, фантомы романтических сказок находят самих себя только через ряд самых удивительных воплощений. Так стихийная воля мира помогает поэту отыскивать в нем свое лицо. Есть два движения. Одно всеобщее, мировое, — слепое движение вещи. Другое — движение отдельной воли, сосредоточенной в себе одной. И вот тогда, когда это второе движение покорно отдает себя первому, — тогда настает мгновение того неповторимого сочетания, какое только очень редко можно найти в поэзии: сочетания спокойствия и движения… Каким станет его будущее — мы не знаем. <…> И есть один только большой залог — это: „Дух Колчана“ в его раскрытии».
Даже во времена самых жестких гонений на творчество поэта Гумилёва в советской России критик Ан. Тарасенков вынужден был признать в статье «Поэзия и война 1914 года. На фронтах литературы»[58]: «…1914 год сделал Гумилёва намного более откровенным. Книга „Колчан“ (1916) содержит в себе уже современные гимны, в которых Гумилёв страстно призывает к борьбе, к наступлению. Война предстает как священное дело, как величественное священнодействие. Здесь будет уместным привести целиком одно из замечательнейших по своей художественной силе стихотворений поэта, необычайно полно вскрывающее наступательно-милитаристические вожделения певца российского империализма „Наступление“… Здесь сосредоточено все — и бесконечнонаглая уверенность в своих силах, и подчеркнутый национализм, и религиозно-мистическое понимание войны, как „подвига“, и уверенность в „правоте“ своего дела, свершитель которого настолько „велик“, что ему даровано бессмертие. Такой последовательности и силы не было более ни у одного из певцов-апологетов войны 1914 года:
И воистину светло и святоДело величавое войны,Серафимы ясны и крылатыЗа плечами воинов видны —
до конца доводит свои идеи Гумилёв в стихотворении „Война“ (сб. „Колчан“). Военная поэзия Гумилёва — умная поэзия…»
Другой апологет совдеповской критики В. Ермилов в 1928 году в своей книге «За живого человека в литературе» в главе «Поэзия войны» (к вопросу о месте Гумилёва в современности), признавая значение творчества поэта, пишет: «…Зачинатель и вождь одной из школ русского литературного декаданса, пытавшийся вдохнуть силу и влить свежую кровь в дряхлеющее тело буржуазии — акмеизма, Гумилёв, конечно, станет объектом внимательного изучения. Но не только поэты, критики, исследователи литературы могут найти ценнейший материал, изучая творчество „конквистадора“, как называл Гумилёва Брюсов. Поучительнейшие выводы из этого изучения может сделать социолог, публицист, любой вдумчивый читатель…»
Начиная с «Колчана», у Гумилёва возникает новая тема, к которой отныне он будет возвращаться постоянно. Поэт покорил, наконец, самый главный для него материк — Россию. Это не только стихи военного цикла, но и такие, как прекрасное стихотворение «Старые усадьбы» (1913):
О, Русь, волшебница суровая,Повсюду ты свое возьмешь.Бежать? Но разве любишь новоеИль без тебя да проживешь?
Возможно, именно в этих строках и кроется ответ на вопрос, почему Гумилёв не стал эмигрантом.
В 1915 году умер ротмистр лейб-гвардии егерского полка, муж двоюродной сестры поэта Констанции Фридольфовны Кузьминой-Караваевой (урожденной Лампе) и отец Машеньки Кузьминой-Караваевой — Александр Дмитриевич Кузьмин-Караваев.
19 декабря Николай Степанович последний раз посетил юбилейный (50-й) вечер кружка Случевского, который прошел у В. П. Авенариуса. Больше нет сведений о посещении Гумилёвым этого кружка.
20 декабря Анна Андреевна пишет одно из самых проникновенных и автобиографичных стихотворений, посвященных своему мужу:
…И брат мне сказал: «НасталиДля меня великие дни.Теперь ты наши печалиИ радость одна храни».
Как будто ключи оставилХозяйке усадьбы своей,А ветер восточный славилКовыли приволжских степей.
Ахматова в своих стихах называла мужа братом.
25 декабря в гости к Гумилёвым приехали поэт Николай Клюев и молодой Сергей Есенин. Есенин знакомится с Ахматовой, и та ему дарит поэму «У синего моря» (вырезала из «Аполлона» № 3 за 1915 год) с надписью: «Сергею Есенину — Анна Ахматова. Память встречи. Царское Село».
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
