Когда старик выбился из сил, Удалов отнес его на руках наверх, к заветному сундуку. Старик сдался.
Обратный путь домой занял два часа, потому что упали многие деревья и телеграфные столбы. Пришлось перебираться через опрокинутый бурей автобус. Радиоактивное небо светилось зеленым.
Удалова беспокоило, доберутся ли люди из Матейки – дорога туда проселочная. Может, послать навстречу трактор?
Пока Удалов переодевался и искал галстук, к нему поднялся Грубин. Грубин был при полном параде. Сзади на пиджаке было пришито: «Грубин № 2», «Великий Гусляр». Грубин сообщил, что Ложкин плох, но готов сражаться. Они положили Ложкина на раскладушку и понесли. Ложкин прижимал к груди дебютные заготовки Синюшина.
По дороге остановились у гостиницы. В гостинице было пусто. Администратор исчез. Прошли по номерам. В некоторых еще были целы стекла.
Из одного номера доносился слабый крик. Когда отгребли песок от двери, нашли там болельщика из Потьмы.
Вышли на улицу. Похолодало. Откопали раскладушку. Ложкин окоченел. Пришлось растирать его снегом. Удалов страшно волновался, потому что надвигался момент открытия, а неизвестно, где оркестр. К тому же предстояло разместить на трибунах почетных гостей.
На базарной площади образовалась гора. Земля вздрагивала и шевелилась. Ложкина пришлось переносить через трещину неизвестной глубины.
Уже возле парка догнали оркестр. Это были настоящие музыканты и болельщики. От оркестра остались скрипка и литавры. Далее шли, держась друг за друга. Совсем стемнело, и с неба срывались метеориты.
Настроение было приподнятое. Хотелось петь и смеяться. Удалов был почти убежден, что команду Драконова – Змиева они одолеют.
По парку идти было трудно, потому что большая часть деревьев уже упала. Раскладушку бросили. Поддерживаемый товарищами и величием момента, Ложкин брел сам.
У поляны их встретил Погосян, могучий человек, напарник Ложкина. Надпись на его спине оторвалась и металась под ветром, как белый флаг.
– Доложи, – попросил Удалов.
– Болельщики раскапывают столы, – сказал Погосян. – Хорошо, что оркестр привели.
К тому времени от оркестра остались только литавры, скрипку потеряли в буреломе.
– Драконов прибыл? – спросил Удалов.
– И Змиев тоже, – ответил Погосян. – У Змиева сломана рука.
– Надеюсь, не правая?
– Нет, левая, все в порядке. Какие новости в городе?
– В городе все в порядке. Город живет ожиданием матча, – ответил Удалов.
Буря стихла. Выглянуло багровое солнце.
Природа переводила дух.
Болельщики – их набралось больше дюжины, хотя Удалов рассчитывал на большее, – уже прокопали в снегу и грязи траншеи к столу. Стол понадобится один: как оказалось, команды из Матейки и Глубокого Яра прибыть не успели. Может, прибудут позже.
Команды сели так: Ложкин напротив Погосяна, Драконов против Змиева. У Змиева левая рука была в лубках, он морщился от боли, но в глазах горел огонь. Драконов был, как всегда, мрачен и уверен в себе.
Удалов судил первую партию. Грубин ему ассистировал.
Решили, что победители будут сражаться с парой Грубин – Удалов.
Багровое солнце смотрело сверху.
Расклад оказался удачным для Ложкина.
Он ударил по столу первым.
Ледниковый щит Гренландии сполз на юг, и Атлантический океан хлынул на сушу. Луна сорвалась с орбиты и быстро пошла в открытый космос.
Погосяну пришлось пропустить ход. Драконов так рубанул по столу дублем тройки, что шестиметровая свая ушла сантиметров на десять в землю. Болельщик из Матейки кричал «Ура!». Он болел за Драконова.
Густой зеленоватый туман окутал эту сцену.
Партия шла к концу, но исход ее все еще был неясен.
К сожалению, небольшой вулкан, проснувшийся именно в районе парка, неожиданно взорвался. Сваи, игроки и судьи полетели в разные стороны.
Удалов очнулся на берегу моря – соленые валы били в берег. Атлантический океан добрался до Великого Гусляра.
Удалов помог подняться Драконову.
Они отступали от моря, стараясь не попасть под извержение вулкана.
– Доиграем завтра, – улыбнулся Удалов.
– Я расклад помню, – сказал Драконов. – У меня все записано.
И они поползли искать соратников.
1987 г.
НУЖНА СВОБОДНАЯ ПЛАНЕТА
ПРИСКОРБНЫЙ СКИТАЛЕЦ
Корнелий Иванович Удалов собирался в отпуск на Дон, к родственникам жены. Ехать должны были всей семьей, с детьми, и обстоятельства благоприятствовали до самого последнего момента.
Но за два дня до отъезда, когда уже ничего нельзя было изменить, сын Максимка заболел свинкой.
В тот же вечер Удалов в полном расстройстве покинул дом, чтобы немного развеяться. Он пошел на берег реки Гусь.
Большинство людей вокруг были веселы и загорелы после отпуска и, честно говоря, своим удовлетворенным видом удручали Корнелия Ивановича.
Удалов присел на лавочку в тихом месте. Сзади, в ожидании грозы, шелестел листьями городской парк. Вдали лирично играл духовой оркестр.
Невысокий моложавый брюнет подошел к лавочке и попросил разрешения присесть рядом. Удалов не возражал. Моложавый брюнет глядел на реку и был грустен настолько, что от него исходили волны грусти, даже рыбы перестали играть в теплой воде, стрекозы попрятались в траву и птицы прервали свои вечерние песни.
Удалов еле сдерживал слезы, потому что чужая грусть совместилась с его собственной печалью. Но еще сильнее было сочувствие к незнакомцу и естественное стремление ему помочь.
– Гляжу на вас – как будто у вас беда.
– Вот именно! – ответил со вздохом незнакомец.
Был он одет не по сезону – в плащ-болонью и зимние сапоги.
Незнакомец в свою очередь разглядывал Удалова.
Его глазам предстал невысокий человек средних лет, склонный к полноте. Точно посреди круглого лица располагался вздернутый носик, а круглая лысинка была окружена венчиком вьющихся пшеничных волос. Вид Удалова внушал доверие и располагал к задушевной беседе.
– У вас, кстати, тоже неприятности, – заявил, закончив рассматривание Удалова, печальный незнакомец.
– Наблюдаются, – ответил Удалов. И вдруг, помимо своей воли, слегка улыбнулся. Ибо понял, что его неприятности – пустяк, дуновение ветерка по сравнению с искренним горем незнакомца.
Они замолчали. Тем временем зашло солнце. Жужжали комары. Оркестр исполнял популярный танец «террикон», с помощью которого дирекция городского парка одолевала влияние западных ритмов.
Наконец Удалов развеял затянувшееся молчание.
– Закаты у нас красивые, – сказал он.
– Каждый закат красив по-своему, – сказал незнакомец.
Нос и глаза у него были покрасневшими, словно он страдал простудой.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
