всем догадался. Должно быть, прошел слух про конвой со стальными листами, а возможно, насторожила и заготовка дров, подумал он, наблюдая за постепенно приближающимся к ним аэропланом. Нечего было и надеяться, рано или поздно их все равно обнаружили бы… Но вот высылки на разведку аэроплана он никак не ожидал.
И вдруг, пораженный неожиданной мыслью и предвидя грозящую им опасность, капитан охнул, бросился к носовой части, добрался до переднего фальшборта и сквозь камуфляж впился взглядом вдаль.
В полумиле, тарахтя потихоньку по самой середине протоки, оставляя за кормой широкий след, неуклюже, как беременная бегемотиха, груженный лесом катер шел прямо на крейсер. С воздуха он должен быть виден как на ладони.
– Катер! – закричал фон Кляйн. – Остановите его! Он должен срочно причалить к берегу… ему надо срочно укрыться!
Но капитан понимал, что все это уже бесполезно. Пока до них докричишься, будет поздно. В голове мелькнуло: а не приказать ли пальнуть из передних орудий и просто потопить этот проклятый катер, но он тут же отбросил эту идею: взрыв снаряда немедленно привлечет внимание противника.
Злой как черт, фон Кляйн стоял, вцепившись пальцами в ограждение капитанского мостика, и чем ближе к ним подходил катер, тем яростней была его злость и отчаянней чувство собственного бессилия.
61
Себастьян перевесился через край кабины. Ветер хлестал его по лицу, яростно хлопал краями куртки, взбил волосы в спутанную черную массу. И тут Себастьян, со свойственной ему ловкостью, умудрился уронить за борт бинокль. Прибор принадлежал Флинну Патрику О’Флинну, и Себастьян понимал, что придется за него платить. Мысль об этом несколько подпортила ему удовольствие от полета, ведь он и так уже должен был Флинну больше трехсот фунтов. Роза тоже наверняка что-нибудь ему выскажет. Однако для выполнения задачи потеря бинокля была не смертельна, аэроплан летел очень низко, и его так трясло и бросало, что смотреть невооруженным глазом было гораздо удобней.
С высоты пяти сотен футов мангровый лес казался мягким, раздутым тюфяком болезненного бледно-зеленого цвета с воронеными жилами проток и речных рукавов, сверкающих на солнце, как гелиограф. При приближении аэроплана с островов в воздух поднимались тучи встревоженных белых цапель, издали кажущихся маленькими клочками бумаги. А над ними неслышно парил орлан-крикун, и кончики его широко раскинутых крыльев были похожи на растопыренные пальцы. Вон он нырнул и, забрав в сторону, проплыл мимо так близко, что, казалось, сейчас заденет крыло аэроплана, и Себастьян увидел на его белой голове с хохолком лютые желтые глазки.
Себастьян радостно рассмеялся, но машина под ним вдруг резко качнулась, и, чтобы удержаться, он схватился за край кабины. Таким приемом пилот старался привлечь его внимание, и Себастьян пожалел, что тот не придумал другого способа это делать.
Он сердито оглянулся.
– Осторожней ты, чертов даго![48] – заорал он, стараясь перекричать свист ветра и грохот мотора.
Но да Сильва принялся яростно жестикулировать, розовые губы его так и выплясывали под черными усиками, закрытые летными очками глаза дико таращились, а правая рука энергично тыкала над крылом куда-то вниз.
Себастьян увидел его сразу, это был катер, он столь вызывающе четко выделялся на поверхности широкой протоки, что он удивился, почему не заметил его раньше, но тут же вспомнил, что все его внимание было тогда обращено на участки суши под брюхом аэроплана, это было понятное оправдание. Зато возбуждение да Сильвы мало чем может быть оправдано, подумал он. Это же не военный корабль, не крейсер, а крохотное суденышко, от кормы до носа футов всего-то двадцать пять, не больше. Он быстро пробежал взглядом по протоке до ее впадения в синеющее вдалеке открытое море. Пусто, больше ничего нет.
Себастьян посмотрел назад, на пилота, и помотал головой. Но возбуждение да Сильвы, наоборот, еще больше возросло. Он еще раз что-то дико просигналил ему рукой, но Себастьян снова ничего не понял. Чтобы не спорить, он кивнул, и в это мгновение машина провалилась под ним вниз, душа его ушла в пятки, и он снова отчаянно вцепился в борта кабины.
Сделав вираж, да Сильва снизился, выровнял траекторию и теперь летел так низко, что колеса аэроплана почти задевали верхушки мангровых деревьев. Они мчались к протоке; и как только под ними мелькнули последние деревья, да Сильва клюнул носом еще ниже, и они оказались всего в нескольких футах от водной поверхности. Это была демонстрация поистине высшего пилотажа, хотя на Себастьяна она не произвела должного впечатления. Он лишь молча проклинал да Сильву, глядя на него вытаращенными от страха глазами.
Доверху нагруженный катер маячил впереди, примерно от них в полумиле. Оставляя за собой на воде широкую полосу ряби, аэроплан несся к нему на уровне всего лишь на несколько футов выше самой высокой точки суденышка.
– Вот зараза! – в отчаянном смятении выругался Себастьян. – Мы же сейчас в него врежемся!
Его мнение, похоже, разделяли и те, кто находился на катере. Страшная машина с ревом мчалась прямо на них, и один за другим люди стали покидать свой корабль. На глазах у Себастьяна двое из сидящих сверху груза древесины сиганули в воду, подняв вокруг себя снопы белых брызг.
В самую последнюю секунду да Сильва что-то сделал, и летательный аппарат взмыл и перескочил через катер. В каких-нибудь пятнадцати футах перед глазами Себастьяна мелькнуло лицо согнувшегося над штурвалом на корме катера германского морского офицера. Аэроплан резко взмыл вверх, сделал вираж и помчался обратно.
Себастьян увидел, что катер лег в дрейф, а его попрыгавшая за борт команда барахталась вокруг. Аэроплан еще раз резко снизился над водой, но да Сильва сбросил газ, и двигатель теперь бормотал вполсилы. Он вывел машину на уровень футов в пятьдесят над протокой, и аэроплан летел уже спокойно, отдаляясь от катера, к северной стороне протоки.
– Что ты делаешь? – одними губами Себастьян обозначил вопрос да Сильве.
Как бы отвечая ему, пилот сделал правой рукой размашистый жест, указывая на берег, густо заросший мангровыми деревьями.
Озадаченный Себастьян всмотрелся в заросли. Что за глупости, подумал он, неужели этот лейтенант считает…
В одном месте берег возвышался горбом, этот горб поднимался где-то футов на сто пятьдесят над уровнем воды. Они подлетели ближе.
Словно охотник, который, преследуя раненого буйвола в редколесье, где столь крупное животное вряд ли может надежно укрыться, вдруг невзначай сталкивается с этим зверем нос к носу, так близко, что отчетливо видит мельчайшие неровности на его острых рогах, видит кровь, капающую из его влажных черных ноздрей, и тусклые блики злости в его свиных глазках, – примерно то же самое
