Но, увы, свой афганский опыт он будто в запасник музея спрятал, не наблюдали мы у Грачева какого-то внутреннего горения, боевого азарта… какая-то индифферентность, даже отстраненность».
То, что Грачев еще в момент начала операции в Чечне внутренне «сгорел», можно объяснять, конечно, и политическими причинами, и духовными, и идеологическими, как это делает генерал Трошев. А можно — вещами куда более прозаическими и конкретными. Грачев оказался подавлен свалившейся на него ответственностью. И быстро понял, что операция плохо спланирована и обречена на неудачный, кровавый сценарий.
Уже 12 декабря, на следующий день после официального начала войны, в сводке потерь Минобороны значилось:
убито — 7, в том числе 2 офицера;
ранено — 13, в том числе 6 офицеров;
попали в плен — 17;
потеряно — 1 танк, 1 БТР, 22 автомобиля.
Войска еще только начинали движение к Грозному, а жесткое встречное сопротивление заставляло Российскую армию почувствовать, что ее ждет впереди. Никаких дорог, «посыпанных мукой», не наблюдалось и в помине. Население Дагестана и Ингушетии возмущено, ситуация по пути следования войск накалилась до предела. Войска не имели времени на так называемое «боевое слаживание», техника ломалась, группировка формировалась наспех.
И тем не менее до 1 января 1995 года надежда на другое развитие событий еще теплилась. Казалось, что вот-вот начнутся переговоры, что при виде такой мощной силы, которая двигалась по направлению к Чечне, дудаевцы одумаются, предложат какие-то отступные варианты. Надеялись и на то, что может появиться посредник, который поможет реальному началу переговоров.
10 декабря Ельцин ложится в ЦКБ на «плановую операцию» носовой перегородки; анализируя работу его сердца, врачи настаивают на том, чтобы операцию провести немедленно, дабы обеспечить сердцу больший приток кислорода. Им казалось это важным. И Ельцин согласился операцию не откладывать, хотя момент был выбран неудачный.
17 декабря, за три дня до выписки, прямо в больнице, Ельцин провел еще одно заседание Совета безопасности. Члены Совбеза сидели, накинув белые халаты.
В решении СБ подчеркивалось, что в ночь с 17 на 18 декабря истекает срок добровольной сдачи оружия и амнистии. Ельцин поручил Егорову и Степашину пригласить Дудаева в Моздок для «выработки порядка сдачи оружия и боевой техники». «Больше заседаний Совета безопасности по этому вопросу не будет, и никаких обращений делать не собираюсь», — сказал Б. Н. в заключение. Как понимать эту фразу? Он верил, что военная операция принесет мгновенный успех? Или надеялся, что военный человек, генерал Дудаев, который понимает весь ужас последствий применения современного оружия, все-таки дрогнет?
Однако Дудаев в Моздок не поехал. Он узнал, что туда собираются Егоров и Степашин. Это его совершенно не устроило.
Без всяких объяснений руководство Грозного отказалось послать своих представителей на переговоры. Д. Дудаев направил телеграмму Б. Ельцину, в которой выражал готовность принять делегацию России в Грозном.
«Выполняйте решение Совета безопасности по полной схеме», — сказал Ельцин Грачеву.
Обмен телеграммами продолжался, причем Дудаев одновременно пытался оттянуть время, договориться о встрече и выступал по радио с призывом «очистить землю от скверны», «полить кровью путь этих ублюдков», «перенести линию фронта в Москву, к Кремлю». Ельцин еще раз подтвердил телеграммой, что Дудаева ждут для переговоров в Моздоке, потом распорядился больше на его телеграммы не отвечать.
Встретиться с Дудаевым немедленно выражал готовность председатель правительства Виктор Черномырдин. Но надежда на переговоры оттягивалась и оттягивалась. 29 декабря, когда стало ясно, что штурм Грозного неизбежен, Дудаев наконец откликнулся панической телеграммой: «Еще раз заявляю и подтверждаю готовность лично возглавить переговоры с российской стороной на уровне Черномырдина тчк для ведения переговоров на любом другом уровне подготовлены правительственные делегации тчк…»
Дудаев хотел, мечтал, жаждал встретиться с Ельциным. Он хотел этого давно, начиная с 1991 года. В Кремле, в Грозном, за границей, где угодно. Он очень надеялся, что в связи с угрозой войны эта идея наконец осуществится.
Кстати, некоторые советники президента, например Эмиль Паин, рекомендовали в своих записках Ельцину «не понижать уровень переговоров» и встретиться с Дудаевым лично.
Почему же этого не произошло? Ельцин исходил из того, что прецедент подобных переговоров может перевернуть всю политическую ситуацию в стране в целом.
Ведь Дудаева волновали отнюдь не мирные переговоры, а попытка зафиксировать, наконец, независимый статус республики. Попытка подтвердить свою легитимность как главы непризнанного государства, попытка продемонстрировать всему миру, кто хозяин в этой ситуации. В Моздок, договариваться о сдаче оружия, он так и не приехал.
Попробую отойти на шаг от чеченской драмы, от хроники тех дней.
Весь 1994 год Ельцин находится в состоянии сжатой пружины, и пружина эта внутри него сжимается все больше и больше. Амнистия организаторам событий 3–4 октября 1993 года, неудача с меморандумом об общественном согласии, письмо помощников, наконец, «черный вторник». Сбрасывать со счета этот личностный фактор, конечно, нельзя. И тем не менее повторю еще раз — Ельцин действовал практически в безвыходной ситуации. Отступать было уже некуда.
В конце декабря войска наконец подошли к Грозному. Было решено начать блокаду города. А что такое блокада? Это долгая, тяжелая история. Нужно строить блиндажи, окапываться. Подвозить продовольствие, складировать боеприпасы. И каждый день нести запланированные потери. Солдаты мерзли, жгли костры. Между тем Ельцин оказался под огнем жесточайшей общественной критики. Возмущению журналистов, политологов, депутатов не было предела. Военная операция превращалась в снежный ком, который грозил заслонить весь политический горизонт. Многим в те дни хотелось скорее закончить эту войну.
1 января министр обороны Павел Сергеевич Грачев отмечал свой день рождения.
Начинался новый, 1995 год…
Снова обращаюсь к воспоминаниям генерала Трошева:
«31 декабря 1994 года началась операция (штурм Грозного. — Б. М.)… По мнению некоторых генералов, инициатива “праздничного” новогоднего штурма принадлежала людям из ближайшего окружения министра обороны, якобы возжелавшим приурочить взятие города ко дню рождения Павла Сергеевича… Не знаю, насколько велика здесь доля истины, но то, что операция действительно готовилась наспех, без реальной оценки сил и средств противника — это факт. Даже названия операции не успели придумать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
