Туннель был хорош, и с определенной точки зрения им можно было даже залюбоваться: природа в диком состоянии, еще не ощутившая ни малейшего влияния разума, не несущая никаких его отпечатков. Разум, как известно, не только приспосабливается к природе, но и стремится приспособить ее к себе – и часто зря, ибо он не абсолютен (о чем часто забывают) и часто проламывает стену, чтобы выйти, вместо того чтобы поискать и найти дверь… Тут были ходы неправильного, меняющегося сечения, с выступами и углублениями тоже классически неправильных форм, сложенные из однообразной, пористой, словно пемза или пенопласт, крошившейся в пальцах субстанции, уплотнявшейся под ступнями, так что следы оставались на ней, словно на молодом снегу, чуть подмороженном, но еще не покрывшемся чешуей наста. Была порода эта на ощупь влажной, и воздух, или газ, и он казался коже влажным, хотя ничто не текло, не капало, не было сталактитов и сталагмитов; не было, конечно, и настенной росписи, которую всегда ищет взгляд в земных пещерах: не тот материал, да и кто стал бы расписывать тут стены? Разум нужен для этого, но он начинает не с росписей, а тут не то что росписей не было, но ни малейшего следа, пусть самого слабого, условного, прочерченного, прорисованного, протоптанного – свидетельства о том, что здесь проходили те, кого искали и ради кого брели сейчас два разведчика с «Омикрона», о том, что не зря берегли они воздух, слова и выдержку. Тут этого не было.
– Ничего, – угрюмо сказал Савельев и снова заткнул себе рот трубкой.
– Но сигнал-то был? Ошибка исключена. И сели мы на удивление удачно, и оказался же вход! – Уваров передохнул. – Просто мы не в ту, может быть, сторону пошли?.. Но здесь они! Ни одной другой планеты нет в поле зрения!
«Ушшашшффууу – уиррр, сели мы на удивление хорошо, аф-аф-аф мммммм, но здесь они – пффф!»
– Да, – кивнули Уваров с Савельевым одновременно и, погруженные в мысли, снова не заметили, что сказали это оба враз.
Еще постояли молча. Розоватый свет стал медленно меняться, какие-то желтоватые, лимонные, зеленоватые оттенки возникали, исчезали и возникали снова – не постепенно, а как бы толчками; свет то почти совсем желтел, и становилось, как в осенней роще в солнечный день, то даже зеленел, словно возвращалось вопреки календарю лето, потом розовое снова заполняло все углы. Яркость при этом не менялась, только цвета переходили один в другой.
– Почему этот свет, как думаешь? – спросил Уваров.
– Свечение газа. Не чувствуешь? Покалывает кожу.
– Да. Электричество. Газ заряжен.
– Все кругом заряжено. Раньше этого не было.
– Нет. Это не опасно?
– Пока, наверное, нет.
– Значит, надо идти дальше?
– Если бы какой-нибудь след. Малейший бы признак, что они здесь. Но если они ждут в другом месте? А мы теряем время? Не прощу себе.
– И все же идем. Если бы человек останавливался в момент сомнения, он до сих пор питался бы червяками.
– Ты прав, может быть…
«Но тут уже начинается новая история, история постепенного обновления человека…»
– Что ты? – переспросил Уваров.
– Я говорю: ты прав, может быть…
– Больше ничего?
– Не понял.
– Больше ты ничего не сказал?
– Ни слова. Наоборот, мне показалось…
– Ясно. Думаю, надо еще продвинуться вперед. Там, кажется, свечение усиливается. Может быть, что-нибудь увидим.
Реплики были неторопливыми, словно люди старались показать друг другу, что им не страшно. Свет все еще изменялся, но уже медленно и незначительно, колеблясь вокруг нового, светло-зеленого цвета. Будто какое-то нужное качество было уже найдено и совершались лишь затухающие движения вокруг него; газ тихо потрескивал, наливаясь напряжением. Надо было двигаться, но что-то заставляло людей медлить, словно здесь и находилось то, к чему они так стремились. И они продолжали разговаривать, как если бы беседа служила оправданием бездействию, и старались поверить в нужность и значительность своих слов.
– Уваров, что толку искать их здесь? Где их нет и быть не может? Скажи честно: ты и не рассчитываешь. Найти их. Мечтаешь найти следы чужого разума. Думаешь, никто не понимает, зачем ты пошел с нами. Да?
– Я и не скрывал. И сейчас не таю. Хочу найти. Но не тут. Здесь его нет. Никаких признаков. Я знаю, как выглядит, как должен выглядеть разум. Во всех его проявлениях. Много лет отдал я ему, десятки вариантов рассчитал. Нет, Савельич, я не надеюсь. Как и ты, хочу найти наших.
– Не знаю, как в теории. Сужу практически: никакого их следа.
– Но сигнал был точен. А Гарми – мастер пеленга.
– Что завело их так далеко от курса?
– Мало ли что случается в пространстве. Тебе лучше знать. – Уваров сделал паузу. – Кто другой мог подать сигнал? Именно наш сигнал, по коду Дальней разведки?
– Он мог отразиться.
– От такой поверхности? С такой чистотой и силой? Нет.
– Может быть, Гарми дослушался до галлюцинаций? Такое бывает.
– Он верит, ты сам знаешь, только в то, до чего можно трижды дотронуться ладонью. Скорее уж галлюцинируем мы с тобой. И нет планеты, нет тебя – а я сижу зя своим столом и пишу, извиваясь от сладостных размышлений…
– Знаю, ты человек уюта и любишь обнимать мир. Не прикасаясь к нему. Мы сперва удивлялись, когда ты оказался с нами. Потом поняли.
– Можно измышлять всю жизнь. Но хоть раз надо увидеть своими глазами. Чтобы увериться, что жил не зря. А это, наверное, самое большое счастье, какое бывает.
– Но ты не нашел его.
– Найду. Каждому, кто ищет, выпадает в жизни хоть один шанс. И уж я его не упущу.
– Надейся.
– Не здесь, конечно. Я уже сказал. Здесь – пустой номер, глухо. Можешь смеяться, но Разум я найду в пространстве, близ светила. Там увижу его тугие паруса. Именно так, не иначе. Разум всегда тяготеет к свету. Катакомбы не для него. Только вынужденно, и то на краткий срок.
– Я летаю давно. И ничего не встретил. И никто другой.
– Вы не искали. Не были настроены. А я ищу. И если он есть, а его не может не быть… мы станем стремиться друг к другу бессознательно, сами того не ощущая… соприкасаться полями, которые нами еще не открыты… но не перестают от этого быть реальностью. Мало сказать, что я верю в это: я знаю. Иначе все, что я сделал в жизни, ничего не стоит.
– Разума не может не быть – почему?
– Иначе не было бы смысла и в нашем бытии. Как нет смысла в существовании одного мужчины или женщины. У них не будет продолжения, развития, движения. А мы ведь не похожи на тупиковую ветвь эволюции. Разум не самоопыляется. Когда он созрел, ему становится нужен кто-то другой. Иначе он измельчает и захиреет. Как хирели некогда династии фараонов… женившихся на родных сестрах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
